Конституция свободы

2. Это изменение произошло по разным причинам. Что касается самой некогда влиятельной социалистической школы, то решающее значение имел «величайший социальный эксперимент» нашего времени: марксизм на Западе был убит примером России. В течение долгого времени относительно немногие интеллектуалы воспринимали происходившее в России как необходимый итог систематического осуществления на практике традиционной социалистической программы. Однако сегодня даже в социалистических кругах убедительным аргументом стал вопрос: «Если вы хотите стопроцентный социализм, чем вам не подходит Советский Союз?»[624]И все же опыт этой страны, по большому счету, дискредитировал только марксистский вариант социализма. Широко распространенное разочарование в основных методах социализма вызвано более непосредственным опытом.

Главных факторов разочарования было, по-видимому, три: люди все лучше понимали, что социалистическая организация производства будет не более, а менее производительной, чем частное предпринимательство; еще яснее осознавали, что вместо большей социальной справедливости они получат новый произвол и новую, еще более жесткую социальную иерархию, чем была когда-либо прежде; и видели, что вместо обещанной большей свободы это будет означать возникновение нового деспотизма.

Первыми разочаровались те профессиональные союзы, которые обнаружили, что их сила существенно уменьшается, когда им приходится иметь дело не с частным работодателем, а с государством. Но и отдельные люди быстро выяснили, что, когда постоянно сталкиваешься с государственной властью, положение оказывается никак не лучше того, что было в конкурентном обществе. Это произошло в то же самое время, когда общий рост уровня жизни рабочего класса (особенно работников физического труда) разрушил концепцию особого класса пролетариев, а с ней и классовое сознание рабочих, что создало в большей части Европы ситуацию, подобную той, которая в прошлом неизменно предотвращала рост организованного социалистического движения в США[625]. В странах, испытавших на себе тоталитарный режим, происходила сильная индивидуалистическая реакция среди молодежи, которая испытывала недоверие к любой коллективной деятельности и относилась подозрительно ко всякой власти[626].

Пожалуй, важнейшей причиной разочарования у социалистических интеллектуалов было то, что они все лучше понимали: социализм будет означать уничтожение индивидуальной свободы. Хотя они с возмущением отвергали утверждение о взаимной несовместимости индивидуальной свободы и социализма, когда оно исходило от их противников[627], оно произвело на них глубокое впечатление, когда один из них выразил его в форме яркого литературного произведения[628]. Впоследствии ситуацию очень откровенно описал один из ведущих интеллектуалов британской лейбористской партии Ричард Кроссман, который в памфлете, озаглавленном «Социализм и новый деспотизм», свидетельствует, что «серьезно мыслящие люди все больше и больше переоценивают то, что когда-то им казалось очевидными преимуществами централизованного планирования и расширения государственной собственности»[629]; и как он далее поясняет, «открытие, что „социализм“ лейбористского правительства означает создание гигантских бюрократических корпораций»[630] и «гигантской централизованной государственной бюрократии, образующей потенциально смертельную угрозу демократии»[631], создало ситуацию, в которой «главной задачей социалистов сегодня стало убедить народ в том, что этот новый феодализм угрожает его свободам»[632].

3. Но хотя на Западе осталось немного защитников характерных методов коллективистского социализма, его конечные цели почти не утратили привлекательности. Хотя у социалистов больше нет четких планов достижения своих целей, они все еще хотят манипулировать экономикой таким образом, чтобы распределение доходов отвечало их представлениям о социальной справедливости. Однако важнейшим результатом эпохи социализма стало то, что разрушились традиционные ограничения полномочий государства. Пока социализм стремился к полной реорганизации общества на новых принципах, он рассматривал принципы существующей системы как простые помехи, которые подлежат устранению. Но теперь, когда у него не осталось никаких собственных принципов, он может предъявлять только свои амбиции, не имея ясного представления о средствах. В результате перед лицом новых задач, которые ставят перед нами амбиции современного человека, мы оказываемся более беспринципными в исходном значении этого слова, чем когда-либо прежде.