Конституция свободы

Этот дух законов свободного Рима дошел до нас главным образом в работах историков и ораторов того времени, вновь ставших влиятельными в период латинского Ренессанса в XVII веке. Тит Ливий – переводчик которого познакомил людей с термином «изономия» (сам Ливий его не использовал) и у которого Харрингтон взял идею различия между правлением законов и правлением людей[300], – Тацит и, прежде всего, Цицерон стали главными авторами, благодаря которым распространялась античная традиция. Действительно, Цицерон стал главным авторитетом для современного либерализма[301], и ему мы обязаны многими из самых впечатляющих формулировок идеи свободы в рамках закона[302]. Ему обязаны своим появлением концепция общих правил, или leges legum, которые направляют законодательную деятельность[303], представление о том, что мы повинуемся закону, чтобы быть свободными[304], и концепция, в соответствии с которой судья должен быть всего лишь устами, которыми говорит закон[305]. Никто другой не показывает с такой ясностью, что в классический период римского права вполне понимали, что не существует конфликта между законом и свободой и что свобода зависит от определенных свойств закона – от его всеобщности и определенности, а также от того, как он ограничивает дискреционные полномочия власти.

Этот классический период был также и периодом полной экономической свободы, которой Рим был обязан своим могуществом и процветанием[306]. Однако во втором столетии новой эры началось быстрое наступление государственного социализма[307]. При этом свобода, созданная равенством всех перед законом, постепенно разрушалась, так как возник спрос на другого рода равенство. В период поздней империи закон стал менее строг, поскольку государство в интересах новой социальной политики усилило контроль над экономической жизнью. Итогом этого процесса, достигшего кульминации при Константине, было то, что, по словам выдающегося исследователя римского права, «абсолютная власть провозгласила наравне с принципом справедливости авторитет эмпирической воли, не стесняемой ограничениями закона. Юстиниан с его учеными профессорами довел этот процесс до логического конца»[308]. Соответственно, концепция, согласно которой законодательство должно служить защите свободы человека, была после этого на тысячу лет забыта. И когда вновь было открыто искусство законодательства, образцом на континенте стал кодекс Юстиниана с его концепцией монарха, стоящего над законом[309].

4. В Англии, однако, широкое влияние античных авторов в царствование Елизаветы подготовило путь для другого развития. Вскоре после ее смерти вспыхнула ожесточенная борьба между королем и парламентом, в качестве побочного продукта которой возникла свобода индивида. Примечательно, что споры начались главным образом с вопросов экономической политики, очень сходных с теми, с которыми мы снова сталкиваемся сегодня. Историку XIX века действия Якова I и Карла I, спровоцировавшие конфликт, могли казаться устаревшими и не представляющими жизненного интереса. Нам же проблемы, порожденные попытками королей установить промышленные монополии, знакомы: Карл I даже попытался национализировать угольную промышленность, и его остановило только предостережение, что это может вызвать бунт[310].

После того как в знаменитом деле о монополиях[311] суд постановил, что предоставление исключительных прав на производство любого вида продукции «противоречит общему праву и свободе подданных», требование равных законов для всех граждан стало главным оружием парламента в противостоянии устремлениям короля. Тогда англичане лучше, чем сегодня, понимали, что регулирование производства всегда означает создание привилегии: Петру дано разрешение делать то, что Павлу не позволено.

Однако первая эпохальная формулировка базового принципа была связана с другим видом экономического регулирования. Петиция 1610 года королю Якову I была спровоцирована тем, что тот ввел новые правила строительства в Лондоне и запретил производить крахмал из пшеницы. Эта знаменитая жалоба палаты общин утверждает, что среди всех традиционных прав британских подданных «нет ни одного, которое бы они считали более дорогим и любимым, чем право быть ведомыми и руководимыми надежным правлением закона, которое дает голове и членам то, что принадлежит им по праву, а не в силу зависящей от случая и произвола формы правления. <…> Из этого корня выросло бесспорное право народа нашего королевства не подвергаться никакому наказанию, распространяющемуся на их жизнь, земли, тело или имущество, если оно не предписано общими законами этой страны или законами, принятыми по общему согласию парламентом»[312].