Толпа гуляк решительно направилась к причалу, где был пришвартован «Бармаглот». Несколько человек достали из багажников своих пикапов бензопи́лы, другие похватали палки и камни. Черноволосый предводительствовал, громогласно возглашая: «Мы люб’м наш’го з’сранца Натбима!»
Скромная маленькая лодка стояла у причала, отремонтированная и готовая к отплытию, загруженная провизией, с полными резервуарами питьевой воды, с новеньким линем и начищенными до блеска немногими декоративными деталями. Плача и смеясь, Натбим метался вдоль причала, между тем как обезумевшие мужчины хозяйничали в его лодке. Черноволосый занес топор и изо всей силы всадил его в палубу. Чья-то пила врезалась в мачту. Поднялся жуткий стук, треск и скрежет, послышались всплески – это обломки «Бармаглота» падали в воду. Черноволосый нырнул под палубу и за несколько минут изрубил днище.
– Каждый сам за себя! – крикнул он и выпрыгнул на причал. Через десять минут лодка Натбима скрылась под водой, над поверхностью виднелась только крыша каюты, как полузатопленный плот.
Куойл не помнил, как покинул буйный пир. Вот он еще там – а вот стоит на четвереньках в канаве у дальнего конца моста. Во рту горело, воздух казался тяжелым, как вода. А может, он и впрямь упал в воду и несется теперь в ночи без руля? Он встал, шатаясь, оглянулся на трейлер. Ряд светящихся окон составлял наклонную линию, делая трейлер похожим на тонущий пассажирский корабль. Натбимову музыку, должно быть, слышали даже на судах, находящихся в пяти милях от берега. Как и вой толпы.
Нетвердой походкой он двинулся по дороге, все больше удаляясь от шума. К черту Натбима. У него есть свои дела. Мимо домов, вверх по крутым улицам Якорного когтя. Мало-помалу в голове начало проясняться. Он не знал, где находится, но упорно шел вперед и вверх, к вершине холма, который, как он знал, возвышается над городом. Вот и дорога, по которой он каждый день ездит на работу. Сейчас он видел портовые огни внизу, большой корабль, медленно входящий в бухту. Маяк, стоящий на мысу, ощупывал лучом поверхность моря. Куойл двинулся дальше. Он чувствовал, что может дойти так хоть до Австралии. Теперь вниз по склону, мимо темных окон «Балаболки». Окно в доме Баггитов тускло светилось от работавшего в комнате телевизора; миссис Баггит, одна, среди сугробов кружевных салфеток. Он посмотрел через бухту, туда, где терялся в ночном тумане мыс Куойлов. В лунном свете четче проступили все земные очертания, мерцающая лунная дорожка лежала на воде.
Он стоял под окном ее кухни. Внутри приглушенно слышалась пронзительная музыка. Он опустился на колени. Яркий круг неонового света под потолком. Лязгающий звук. Он заглянул в окно: Уэйви сидела на кухонном стуле, широко расставив ноги, юбка служила гамаком для красного аккордеона у нее на коленях. Ее ступня поднималась и опускалась, отбивая ритм, судя по его размеренности, грустный. А напротив плиты, на покрытом линолеумом полу перед ней, как на сцене, танцевал Херри, вытопывая и выпрыгивая джигу; похожее на пирог лицо пересекала напряженно-сосредоточенная улыбка.
Куойл отполз обратно к дороге. Теперь отражение луны было похоже на высверленную в поверхности моря дыру или на ледяной колодец, на дне которого «волосатый дьявол» Тертова отца мыл свои кастрюли и сковородки. Раскрашенные деревянные собаки бдительно стерегли двор отца Уэйви, их ошейники из бутылочных крышечек ловили лунный свет и конвульсивно глотали его. Он направился обратно в Якорный коготь, в гостиницу, где собирался снять номер. Про дом Бити и Дэнниса и про свою койку в их подвале он забыл.
33. Кузен
В десять часов утра горничная постучала в дверь, потом просунула голову в щель и сказала: «Уборка номеров, дорогой!»
– Подождите полчаса, – отозвался Куойл усталым, безжизненным голосом.
– Наверняка вы были на вечеринке, где утопили лодку! Харриет говорит, что кухня хочет отменить завтраки, потому что они встанут только к обеду. Сказать, чтобы оставили вам яиц и чаю?
Но Куойл стоял на коленях перед унитазом, рыгая, тужась, страдая и ненавидя себя. Голос горничной доходил до него, словно жужжание осы в банке. Наконец он открыл кран в ду́ше, встал под горячие колющие струи, подставив голову прямо под лейку и чувствуя, как головная боль понемногу отступает. У него болели ноги.
После горячего душа воздух в комнате показался ледяным. Одежда громоздилась на полу, как куча искореженного металла. Он оделся. Когда наклонился, чтобы зашнуровать ботинки, головная боль вернулась, выдавливая глаза из орбит, а желудок болезненно сжался.
Небо за окном выглядело грязным, ветер нес по улицам песок. Мимо проехало несколько грузовиков, извергая спирали черного дыма из выхлопных труб. Холодно. Рукав его куртки был разорван от манжета до локтя.