Корабельные новости

– Развлечемся. – В его устах слово прозвучало глупо. Когда это он «развлекался»? И когда развлекалась Уэйви, чье обветренное лицо женщины средних лет уже покрылось морщинами, и тело начало усыхать от постоянного стояния у плиты и пребывания на ветру? Тогда зачем? Оба они принадлежали к тому типу людей, которые с вымученными улыбками наблюдают, как другие танцуют, сидят за барными стойками, бросают шары в боулинге. Развлекаются. Но кино Куойл любил: темный зал, очертания незнакомых затылков на фоне экрана, запахи арахиса и шампуня, хруст попкорна на зубах. Там он мог отрешиться от своего подбородка и гигантского тела и перенестись в экранный мир белых одежд и стройных фигур.

Уэйви согласилась. Херри можно оставить с ее отцом. Да, да, конечно.

Несколько рваных остатков раннеутренних облаков, формой и цветом напоминавших кусочки лососевого филе. Нежно-зеленое небо, тяжелевшее по мере того, как они ехали между высоченных сугробов. Восходящий ореол света, пронизывающего салон автомобиля. Желтые, с бронзовыми волосками, руки Куойла на руле, бордовый саржевый жакет Уэйви – как золототканый лоскут. А потом – обычный дневной свет и черно-белый пейзаж, состоящий изо льда, снега, скал и неба.

Все мысли Куойла о развлечениях испарились, у него не было нужных слов – ничего, чтобы проколоть тишину, набухавшую между ними. Он промямлил какой-то глупый вопрос насчет бесконечной песенки Элвина Йарка, хотя это было совершенно неважно, просто чтобы с чего-то начать.

– Он поет ее сколько я себя помню. «Жареный гусь» утонул в море, а «Брюс» – это корабль, на котором привезли сюда лосей. Из Нью-Брансуика. Не знаю, когда это было, где-то перед или после Первой мировой войны. На Ньюфаундленде лосей не водилось, пока их сюда не завезли. – Ей тоже это было совершенно не важно, но звучание голосов в грохочущей машине подбадривало. Она вспомнила, как еще в школе один мальчик плакал над своим обедом, состоявшим из заплесневелых крекеров, и она, отрезав половину от своего сэндвича с холодной лосятиной, дала ему.

– Теперь их здесь много, – смеясь, сказал Куойл, ему хотелось сжать ее обветренную руку. И когда из сугроба у дороги показался лось, они приняли это за знамение.

К полудню они уже добрались до открытых гаваней, и вид голубой воды вселил в них ощущение радости. Голубизна после долгих месяцев льда.

Уэйви в магазинах на Уотер-стрит, взволнованная, ошеломленная запахами новой кожи, парфюмерии, выхлопных газов. Она купила игрушечную коровку для Херри и пару теплых кальсон для отца. Набор поздравительных открыток на разные случаи – по распродаже. Нож для чистки овощей, с красной ручкой – взамен старого, истончившегося, лежавшего у нее в ящике кухонного стола. Бюстгальтер жемчужного цвета с цветочным рисунком. Ей понравилась шетландская шерсть, из которой получился бы красивый жаккардовый свитер, но шерсть была слишком дорогой. На одной витрине она заметила инсталляцию на ледяном основании – прелестная сценка, составленная из морских обитателей: ялик из кусочков камбалы, качающийся на волнах из креветок и иссиня-черных раковин мидий. Целый лосось изображал маяк, испускающий лучи, роль которых исполняли блестящие скумбрии. И все это в рамке из крабовых клешней. У нее был список одежды для Саншайн и Банни, составленный Куойлом, и конверт с деньгами, который он ей вручил. Колготки, вельветовые брючки, пуловер для Саншайн, носки и трусики. Покупка вещей для девочек доставила ей огромное удовольствие. Она добавила к списку заколки, носочки с кружевными оборками и два прелестных шерстяных берета – зеленовато-голубой и розовато-лиловый. Памятуя о том, что в городах полно карманников, она тщательно следила за вещами и деньгами. Съела сэндвич с ростбифом на обед и остаток дня просто слонялась по шикарным магазинам, разглядывая витрины и не истратив ни цента.

Куойл тоже ходил, озирая полки подарочного магазина при психиатрической больнице, он хотел что-нибудь принести старику. Кто знает, какие у того воспоминания? Кто знает, какой была его жизнь? Рыбачил. Добывал моллюсков. Вязал узелки. У него была собака.

Куойл рассматривал борцовские журналы, саше с машинной вышивкой, наткнулся на сентиментальную фотографию пуделя в штампованной металлической рамке. Это, наверное, подойдет. Упаковывать не нужно, сказал он кассирше, и засунул подарок в карман куртки.

Старик сидел на пластмассовом стуле с деревянными ручками. Один. У окна. Он был чисто вымыт и одет в белую ночную рубашку и белый халат. На ногах со вздувшимися венами – бумажные тапки. Он смотрел в телевизор, высоко подвешенный к стене на штативе; изображение расплывалось: на каждом лице – два рта, четыре глаза, двойной контур щек. Какой-то лысый мужчина разглагольствовал о диабете. В лекцию ворвалась синяя реклама антифриза с фрагментами хоккейного матча и летящими из-под коньков стружками льда.

Куойл встал на стул и убавил звук, повертев тумблеры. Сошел со стула, сел. Старик посмотрел на него.

– Ты тоже здесь?

– Да, я приехал вас повидать.

– Чертовски долгая дорога, да?