Корабельные новости

– Вот уж самое время узнать об этом, – пробормотал Куойл. – Нам никто и слова не сказал. Он, знаешь ли, мог бы и сам зайти.

– Нет, это не в его характере. Ты с ним держи ухо востро. Он из тех, старых Куойлов, которые любили действовать под покровом ночи. Говорят, что от него исходит дух мертвечины: якобы он спал со своей уже мертвой женой, и запах скверны прилип к нему навсегда. Ни одна женщина никогда больше не захотела лечь с ним. Ни одна.

– Господи Иисусе! – Куойла передернуло. – А что ты имеешь в виду под «теми, старыми Куойлами»? Я о них ничего не знаю.

– Лучше тебе и дальше не знать. Бухту Чокнутых так назвали именно из-за них. Они и были чокнутыми – дикими, полоумными, кровосмешение и убийства у них считались нормой. Половина из них рождались умственно отсталыми. Слышал бы ты, что говорил Джек по телефону, когда получил от тебя письмо с просьбой взять тебя на работу в «Балаболку». Он позвонил твоему поручителю – какому-то человеку с птичьей фамилией[59]. А тот сказал Джеку, что ты не человек – золото, вовсе никакой не буян и не убийца.

– Партридж, – напомнил «птичью» фамилию Куойл.

– Мы были как на иголках, пока ждали, кто же появится у нас в дверях. Думали, какой-нибудь здоровенный нелюдимый дикарь. Ну, что ты здоровенный, – это подтвердилось. Знаешь, Куойлы прожили на мысу лет сто или около того. Пришли туда в тысяча восемьсот восьмидесятых или девяностых, волоча за собой тот самый зеленый дом. Поставили его на огромные полозья из еловых стволов, как на большие сани, и бог знает сколько миль тащили его на веревках по льду, пятьдесят мужчин: сами Куойлы и их гребаная родня.

Они выплыли из узкой части пролива, и Билли взял курс в открытое море. Куойл, как всегда, забыл кепку, и его волосы безбожно трепал ветер. Скиф вреза́лся носом в волны. Куойл ощущал то неизъяснимое удовольствие, которое испытываешь только на воде в хорошую погоду.

– Так вот, о скалах, имеющих имена, – сказал Билли, перекрикивая рокот мотора и плеск воды о корпус лодки. – Тут их полно. На тысячи и тысячи миль вокруг, на каждом шагу – именные валуны, рифы и скалы. Сам Ньюфаундленд – это гигантская скала посреди моря, и острова, разбросанные вокруг него, – тоже скалы. Знаменитые скалы, такие как Цепная и Блин в Сент-Джонсе, отвесно поднимаются из воды, и издавна существует страшное поверье, будто они должны взорваться – как Мерлин и Красная скала, которые когда-то стояли в сент-джонских проливах. Больше ста лет назад их взорвали. У северного побережья стоят Длинный Харри и Бешеные скалы со стелющимися блуждающими водорослями вокруг.

А у мыса Бонависта есть скала Старый Харри, она лежит под водой на глубине двух морских саженей и простирается на три мили в море, а на ее дальнем конце – небольшое, но опасное возвышение, которое называется Молодой Харри. В Широкой Северной бухте есть скала Корморан и Адская скала. Корморан – это, знаешь, такая птица, похожая на черного гуся, очень вонючая, старики, бывало, говорили, что она строит себе гнездо из дохлой рыбы. Тех, кто родом с Большой Ньюфаундлендской банки, тоже так называют. Если ты родом из Форчуна, с полуострова Берин, тогда ты пугало, или чучело.

Билли Притти запрокинул голову и пропел скрипучим, но живым тенорком:

Пугало из Форчуна, С банки Большой Корморан.
Запихнули обоих в глубокий карман.
А когда карман прорвался,
Корморан, как сапожник, ругался.

– Слыхал такую песенку? Но вернемся к скалам. В бухте Спасения есть большая широкая скала, которую называют Каравай, а чуть подальше – Кухонная скала. Зловонные острова – это замусоренная плавником вода, мели и рифы – Клеопатра и Ловец. Острова Фого очень опасны из-за скал, о которые разбилось немало кораблей. Чтобы пройти между тех скал, нужно там родиться и вырасти. Из воды точат только Бес Джиги, Щербатый старик, Ирландская скала, Шалаш и Инспектор, который только и ждет, чтобы «проинспектировать» твое днище.

А вон – гляди, уже видно – остров Зоркий. Я уже три года на нем не был. А ведь я там родился, вырос и жил, когда бывал на суше, до сорока лет. В молодости я несколько лет плавал на грузовых судах, ходил в дальние рейсы. Потом дважды попал в кораблекрушения и подумал: если мне суждено пережить третье, то я хочу, чтобы это случилось в родных водах. Под ними лежит много моей родни, так что там, на дне, в некотором роде – и мой дом. Я вернулся и стал рыбачить в прибрежных водах. Мы с Джеком Баггитом входили в одну артель, хотя он родом из Мучного мешка. Наши матери были двоюродными сестрами. Глядя на нас, этого не скажешь, но мы ровесники. Нам обоим по семьдесят три. Только Джек с годами как будто закалился, а я – скукожился. Правительство переселило нас с Зоркого в шестидесятых. Но ты увидишь, что и после тридцати с лишним лет пустования тамошние дома такие же крепкие и прямые, как прежде. Да, выглядят они такими же прочными.