Корабельные новости

– Как и наш дом на мысу, – сказал Куойл. – Он остался в хорошей форме после сорока безлюдных лет.

– Он пережил не только годы пустоты, – сказал Билли.

Остров Зоркий вздымался из воды, как отвесный утес. В полумиле от грозного острова поверхность моря взрезали скалы, окруженные пенными волнами.

– Вот он, Дом-Скала. Мы родом отсюда. – Он сменил курс, направив лодку к южной оконечности острова.

Билли вел ее через невидимый лабиринт мелей и рифов. Лодка направлялась к красной каменной стене, о подножие которой разбивались волны. У Куойла пересохло во рту. Они почти вошли в прибрежную пенную полосу, но, даже находясь в двадцати футах от крутой скалы, Куойл все еще не видел никакой бухты. Билли направил лодку к какой-то тени. Рев мотора умножился эхом, отражавшимся от скалистой стены, выраставшей из воды цвета оникса.

Они вошли в узкую расщелину. Протянув руку, можно было почти коснуться скалы. Расщелина постепенно расширялась, сворачивала влево и выводила в бухту-петлю, почти со всех сторон окруженную сушей. Пять или шесть строений, белый дом в отдалении, церковь с покосившимся шпилем, обшитыми вагонкой стенами и старыми ступеньками, выложенными плиткой. Куойл даже представить себе не мог бы такого потаенного и разоренного уголка. От его пустынности и хитроумности доступа к нему возникало ощущение, что находишься в могиле.

– Странное место, – сказал Куойл.

– Остров Зоркий. В Якорном когте раньше говорили, что жителей этого острова отличают две вещи: во‑первых, все они, как рыбы-собаки[60], имеют особый нюх на рыбу и, во‑вторых, – знают о вулканах больше, чем кто бы то ни было на Ньюфаундленде.

Билли подвел лодку к берегу, выключил мотор и поднял его из воды. Наступила тишина, нарушавшаяся только капающей с лопастей пропеллера водой да пронзительными криками чаек. Билли откашлялся, сплюнул и указал на изгиб суши, ведущий к дому, отстоящему далеко от берега.

– Вот наш старый дом.

Когда-то выкрашенный красной краской, теперь, под воздействием соли, дом приобрел унылый грязно-розовый цвет. Прихватив сумку, Билли выпрыгнул из лодки – каблуки его сапог оставили на песке полукруглые следы – и привязал лодку к трубе, вбитой в скалу. Куойл выкарабкался следом за ним. Тишина. Только скрип их шагов по гальке и тихий ропот моря.

– Когда мой отец был мальчиком, здесь жило пять семей – Притти, Пулы, Сопы, Пили и Каслеты. Все семьи переженились друг с другом. Это были добрые, хорошие люди, таких сейчас уж нет. Теперь каждый за себя. Даже женщины.

Он попробовал поднять обвалившийся и заросший травой кусок забора, но тот сломался у него в руках, ему удалось лишь отодрать сорняки от оставшейся стоять секции, и он подпер ее камнями.

Они поднялись на вершину скалы, где на краю обрыва было что-то вроде смотровой площадки, от которой и пошло название острова, в одном углу ее росло несколько разбросанных низкорослых елей, вся площадка была окружена невысокой каменной кладкой. Медленно поворачиваясь, Куойл видел внизу чашу бухты, наполненную жидкой бирюзой, открытое море с кораблями вдали, направляющимися в Европу и Монреаль, на севере – два сверкающих, как целлюлоза, плоских айсберга, за ними – дымное марево над Якорным когтем, далеко на востоке – едва различимую темную полосу, как рулон кисеи.

– Отсюда можно было очень издалека заметить корабль, приближающийся с любой стороны. Летом сюда гоняли коров. На всем Ньюфаундленде ни у одной коровы не было возможности любоваться таким прекрасным видом.

Ступая по мху и вереску, они дошли до кладбища. Изгородь из грубо отесанного штакетника окружала кресты и деревянные памятные доски, многие из них повалились на землю, буквы поблекли в холодном свете. Билли опустился на колени в углу у одной из деревянных табличек, стал выдергивать сорняки. Верхний край таблички был вырезан тремя дугами и напоминал камень, надпись еще читалась:

У. Притти

род. 1897 – умер 1934

Он честно прошел через все жизненные бури.

Вечный покой даруй ему, Господи.

– Это мой бедный отец, – сказал Билли Притти. – Мне было пятнадцать, когда он умер. – Он постепенно отползал назад, очищая от сорняков повторяющий форму гроба цветник на могиле. Бордюр был выкрашен черно-белыми ромбами, все еще довольно четкими.

– Это я покрасил, когда последний раз здесь был, – сказал Билли Притти, доставая из сумки баночки с краской и две кисти. – Сейчас покрашу снова.

Куойл подумал о собственном отце: интересно, его прах все еще у тетушки? Никакой церемонии развеяния праха не было. Должны ли и они установить табличку? Он почувствовал легкую грусть.