Ковчег (СИ)

— Я все понимаю, сэр.

Понимаю, потому что привык понимать. Мы же похожи, отец. Очень. Но вот не сержусь ли?.. Даже не за себя. За маму, которую ты отправил в Полис и лишь изредка к ней «заглядываешь». А она ведь ждет — каждый день, каждый час. И из-за тебя не хочет отправиться со мной вниз. За то, что ты не избавил ее от судьбы «как у всех». А ведь мог. Если уж смог Май, обычный врач, не наделенный такой властью, как ты…

— Тогда ответь мне еще на один вопрос, сын… Тебе не стыдно?

— Чего именно я должен стыдиться? — решил уточнить я.

— Того, что ты… ложишься под мужчину, и он своим членом… — Адмирал замолчал; его лицо исказила гримаса отвращения.

А я вытаращился на него. Ничего себе сменили тему! Сказать, что я был изумлен — ничего не сказать. Рассматривать наши отношения с Невеном с этой точки зрения мне до сих пор не приходило в голову.

— То есть ты хочешь сказать, — я старался тщательно выбирать слова, — что если бы я был сверху, ты бы возражал не так сильно?

— Пожалуй, — подумав, согласился он. — Тогда я бы мог тебя понять. Гормоны, малое количество женщин, необычная обстановка…

«Гормоны и прочие шалости. Стресс. Непривычная обстановка. Малознакомое окружение. Отсутствие поддержки. Недостаток человеческого тепла. Сублимация чувств. Необходимость выхода сексуальной энергии. Благодарность к спасителю. Гипервозбудимость, соответствующая моему возрасту. Обилие непривычных для тела стимулов в виде прикосновений другого лица…», — автоматически всплыла в памяти моя давняя попытка аутотренинга, и я рассмеялся.

Мы были похожи с отцом даже в этом — в стремлении найти и объяснить то, что нам не нравится, чем угодно, кроме настоящих причин.

Но сейчас мне это было не нужно. Совсем. Все умные слова звучали напыщенной глупостью, стоило представить Вена рядом — как он обнимает меня, целует, как прижимает к себе, и какое я ощущаю непомерное счастье, когда он берет меня — все равно где и в какой позе.

— Пап, — неожиданно даже для самого себя сказал я, впервые назвав его совершенно по-детски, — не имеет абсолютно никакого значения, кто из нас сверху. Я его просто люблю, понимаешь? Ну все равно, как если бы мама была мужчиной. Ты что, любил бы ее меньше, если бы при этом она ложилась под тебя? Или ты, хотя бы периодически, позволял ей себя трахать?

Отец скривился, словно съел ломтик лимона, и передернул плечами. Он не понимал. Совершенно. Ему было недоступно то, что мы переживали с Веном во время занятий любовью. Перед его мысленным взором всего лишь стояла непристойная картинка, в которой здоровенный мутант засовывает свой член в задницу его сына, а тот ему позволяет. И за ней он не видел ничего больше, считая сам факт бесконечно унизительным.

А мне до его вопроса вообще было невдомек, что все, происходившее между мной и Веном, можно впихнуть в такие узкие рамки, рассматривать таким убогим образом. Да я, откровенно говоря, даже не задумывался, почему я снизу, а он сверху. Какая, в сущности, разница, если начинаешь млеть от одного, даже самого невинного прикосновения? Если, взявшись за руки, нет сил их расцепить, а начав целовать — сил остановиться?

И разве, если бы мне довелось овладеть Веном, мое отношение к нему изменилось хоть на йоту? Стал бы я его любить меньше только оттого, что он мне отдался? Перестал уважать потому, что он подставился мне и даже, возможно, получил удовольствие?

Я на секунду представил, как бы оно могло быть, и меня окатило волной возбуждения, смешанного с нежностью и трепетом. Ох, Вен… Я бы в любом случае носил тебя на руках… если бы ты был немного поменьше и уже не делал этого со мной сам.

— Нет, отец, — ответил я на том уровне, на котором он способен был понять, — я не стыжусь. Ни себя, ни Вена, ни нашей связи. Извини, если разочаровал.

— Но это же… но ты же… все равно что баба! Это бабам природой предназначено раздвигать ноги!

— Что ж, значит, твой сын — баба. В какой-то мере, — не стал больше спорить я. — Потому что мне нравится все, что делает со мной мой любовник. Я с удовольствием раздвигаю перед ним ноги, а когда он меня трахает, кричу и прошу еще. И неизменно испытываю оргазм, — я намеренно озвучил такие интимные подробности, чтобы у отца не оставалось никаких иллюзий на мой счет. — И я не собираюсь это прекращать, если ты ведешь разговор именно к тому.

Покрасневший Адмирал шагнул ко мне, размахнулся и влепил хлесткую пощечину. Я резко замолчал, посмотрел на него, даже не пытаясь поднять руку к горевшей щеке, потом развернулся и вышел, печатая шаг.

Если он считал, что оплеуха способна что-то изменить, то глубоко ошибался.

За дверями Вен уже, кажется, готов был ломиться внутрь — по крайней мере, нервно кусал губы и сердито смотрел на невозмутимого Престона. Мне показалось, они успели слегка повздорить.

Когда Вен увидел меня, на его лице отразилось явное облегчение, а меня накрыло очередной волной нежности. Светлый Путь! Да этот балбес готов был вытаскивать меня даже от самого Адмирала, ни на секунду не задумавшись, что перед дверями стоит человек, уложивший в лазарет не одного обученного бойца.