Кожа, в которой мы прячем правду (СИ)

Она спала, и бодрствовала, и больше не задыхалась, дышала привольно и жадно — а гулкий драконий шёпот, словно минуя все органы слуха, отпечатывался прямо на сердце.

“Моим сёстрам нет до него самого никакого дела, как и до смертных амбиций — нет дела, — делилась с ней Мэва. — Но время не может оставаться изломанным, и, если придётся, я залатаю прорехи…”

Риннала чувствовала: эти слова важны, но если спросишь, что они означают, то не получишь ответа. Поэтому она и не спрашивала… а время текло, струилось под мерное хлопанье крыльев — пока вдруг не вздыбилось, не подстегнулось грозным драконьим “Zolle” и окончательно не разделило минувшее и несбывшееся.

— Zolle, — предупредил Одавинг, а Мэва подобралась и повторила за ним:

— Мертвецы.

И Риннала проснулась. Переборов свой недавно вызревший, но удивительно крепкий, ветвистый страх высоты — руки Мэвы держали её, как якорь, и придавали сил, — она глянула вниз, на обесцвеченные утренним солнцем хьялмаркские топи, и увидела не мертвецов, но зарево пожара.

Впрочем, когда Одавинг опустился на землю, Риннала заметила и Zolle. Мэва помогла ей сойти с дракона; тот, не дожидаясь сигнала, взмыл в воздух… но Риннала на него не глядела — и ни на что не глядела, и даже не сразу заметила, что дом бабки-травницы, в котором они с Маннимарко провели зиму, просел на один бок и покрылся копотью.

Взгляд её был прикован к разорванному пополам телу в подпаленной одежде, в которой, впрочем, без труда узнавалась форменная талморская мантия; внутренности, выпростанные из брюха, мешались с грязью, — как кстати!.. — и Мэва почти приказала:

— Пойдём. Нельзя мешкать.

Её ладонь расчерчивал тонкий, едва заметный шрам.

На рукаве у Ринналы темнела засохшая кровь.

III.

В Коллегии её знали как “Брелину Марион”, и Риннала пряталась за этим именем так же, как за капюшоном и трудно читаемым выражением лица. Она была отличной актрисой, а иначе не смогла бы выбраться из осаждённого Сентинеля и не скрывалась бы от талморских ищеек две сотни лет.

Риннала знала, что если будет кому-то об этом рассказывать, то не преминёт упомянуть “железную выдержку, закалённую в горниле дворцовых интриг” и что-нибудь про “королевскую кровь и королевскую волю”. Но правда заключалась в том, что беглянкой она была в разы дольше, чем принцессой, и, даже вернув своё имя, всё ещё думала как беглянка и выживала — так же.

“Брелину Марион” хорошей актрисой никто бы в здравом уме не назвал. Она считалась приятной собеседницей, пусть и порядком уставала от однообразных дурацких вопросов и оттого бывала резка; прилежной ученицей и небесталанной чародейкой, вздохнувшей свободнее вдали от дома — и Дома, — где все ожидали от мага с её родословной великих свершений; немного замкнутой, немного неловкой в чарах, немного слишком обычной для данмерки-телваннийки, решившейся поселиться в Скайриме — но и только.

Нет, актрису в “Брелине Марион” никто из Коллегии не разглядел, и это само по себе было одним из величайших актёрских достижений Ринналы Карудил.

Хьялмарк, каким он встретил их с Мэвой, бросил серьёзный вызов её талантам. Риннала не знала, что и думать; она ощущала, как все её мысли и чувства, разрозненные, раздробленные на сотни кусочков цветного стекла, проступают у неё лице, сменяя друг друга, смешиваясь и переливаясь, точно узоры калейдоскопа… и не могла их контролировать — да и, наверное, не особенно-то и хотела.

Перед кем же ещё быть искренней, как не перед… Мэвой?

Риннала всё не могла решить, кем её лучше считать и как правильнее называть — мысленно, когда “Драконорожденная”, её… то ли титул, то ли бремя, то ли несмываемое клеймо, казалось не к месту. Кто она, кровная сестра? Покровительница? Возлюбленная? Мэва отторгала все определения ещё до того, как Риннала додумывала их до конца…

Мэва казалась незыблемой, как Монавен, а на душе у Ринналы бушевала буря.

Разорванный и подпаленный талморец был не единственным мертвецом, валявшимся под ногами. Их было много, следов недавней схватки; много и совсем свежих трупов — кто в форменных мантиях, кто в доспехах, — и трупов лежалых… Трупов, что они с Маннимарко поднимали, дрессировали, пристраивали к работе, а иногда прятали в дровяном сарае, чтобы не мозолить Мэве глаза, или закапывали по округе — так, чтобы те по первому зову разрывали себя и бросались в бой, застав нападавших врасплох.

Видимо, так и случилось: Риннала рассматривала тела, угодившие в мясорубку боя, и картина произошедшего — неполная, но вполне пристойная — постепенно складывалась у неё в голове. Талморцы пришли сюда, заявились крупным отрядом — с поддержкой солдат и боевых магов, однако союзников-людей с собой не привели. Видимо, надеялись разобраться с ренегатом Анкано своими силами? Хотя тогда непонятно, почему ради одного-единственного мятежного мага собрали столько бойцов…