Кран-Монтана

В эти годы начали появляться фотографы с длинными обесцвеченными волосами у отелей и ночных клубов. В джинсах, тесно облегающих ляжки, и ковбойских сапогах они расхаживали по заснеженным аллеям. Ошивались у книжного магазина Джеки Бонвена, куда звезды приходили за модными бестселлерами, или на катке Монтаны, неуместные в своих кожаных куртках, чтобы поймать в кадр Шейлу в белой меховой шапочке с завязками под подбородком или Лино Вентуру, играющего в керлинг. В «Харчевне Королевы» можно было встретить Алессандру Муссолини, Алена Делона, Брижит Бардо, их лица отражались в огромном, размером с ванну аквариуме с лангустами, установленном посреди зала. Джина Лоллобриджида прогуливалась по главной улице в зебровом манто, Венантино Венантини загорал на террасе «Белла Луи» в костюме, рядом – сырный пирог. Девушки ходили в соболях, с голыми ногами. Итальянки красовались в облегающих футболках от Фиоруччи, в золотых сапогах-луноходах. В горах круглосуточно работали бетономешалки и подъемные краны, строили загородные резиденции, современные и роскошные. В долине Кран-Монтану называли «курортом всех шлюх».

Франко Росетти посмотрел на этого мужчину, который ударил его с неожиданной силой – он помнил, как отметил мощь его пощечины, но отстраненно, как размышляют о причудах природы, – и не двинулся с места. Ему было почти тридцать лет (двадцать семь, если точнее, но у него давно было чувство, будто ему сорок), и его тело, которое никто, никто никогда не бил, осталось совершенно неподвижным. Он был до странного спокоен. Только позже, когда он выбежал на главную улицу и ветер хлестнул ему по лицу, у него вспыхнули щеки, а водолазка промокла под мышками.

Франко отметил, что приоткрытые, дрожащие губы отца странно похожи на губы Жака Саврье. Мелкие, ровные зубы, особенно нижние, походили на отшлифованные камешки. Эта мысль вдруг пронзила его. Он часто вспоминал об этом, когда тот или другой из двоих ему улыбался. И каждый раз он чувствовал зуд в спине, словно пробегал озноб.

В ту зиму он видел Жака Саврье очень часто. Тот всегда ходил в черной шубе, подбитой каракулем, и выглядел в ней человеком сильным, даже опасным. У него было худое лицо, и в прямоугольных очечках он, казалось, не совсем еще вышел из подросткового возраста. Его улыбка оставляла странное чувство: невозможно было сказать, жизнерадостная она или угрожающая.

Часто с ним была девочка, эта волнующая Клаудия в миниатюре, он держал ее за руку и покупал ей все что она хотела. Ее звали Валентиной, она была невероятно хорошенькая, улыбчивая и серьезная, с сосредоточенно нахмуренным лобиком. В ее присутствии Франко робел, он угощал ее конфетами, как всех детей клиентов, но с ней это было другое дело. Ему хотелось запустить руку в ее волосы – эти волосы! еще светлее, чему матери, – увести ее, он сам не знал куда, обнять крепко-крепко, он мог бы сломать ей косточки, а она, казалось ему, продолжала бы улыбаться. Он был растерян и зол. Где же Клаудия, занимается ли она хоть иногда своим ребенком, похожим на нее, как фотография?

В конце концов Франко Росетти ощутил к Жаку Саврье тайную симпатию, отчасти потому, что он покупал как одержимый – Франко считал, что можно судить о человеке по его манере сорить деньгами, – но главное, он был убежден, что они в каком-то смысле разделяли одиночество. Каждый на свой лад, они выбились в мир, зная его коды, но не принадлежа к нему, они были парвеню. Они были привычны к тени и обладали известным вкусом к маневру. На черном «мерседесе» Жака Саврье красовалась загадочная табличка «ДК», дипломатический корпус. Иногда он приходил в сопровождении мужчин в костюмах, под ручку с хрупкими длинноногими созданиями с иностранным акцентом, и его улыбка говорила об удовлетворении властью. Франко Росетти нравилось их общество, он выпивал иногда с ними аперитив в «1900», где говорили вполголоса, сидя в кожаных креслах, как в Нью-Йорке. Они упоминали свои «дела» в выражениях туманных и небрежных, что Франко Росетти считал элегантностью. Однажды Жак Саврье пришел в супермаркет в сопровождении друга – министра Кот-д’Ивуара или, может быть, Габона. Они накупили на тысячу швейцарских франков сыра для фондю, три круга по восемь кило, размером с шину. Помнил Франко и тот вечер, когда Жак Саврье, перебрав, делился воспоминаниями о Либревиле, рассказывая о ядовитых змеях в кинотеатре и о человеке, которого на его глазах съела тигровая акула.