Кран-Монтана

Спустя годы, когда разразился скандал и друзья Жака Саврье от него отвернулись так же быстро, как запали на него, на его костюмированные балы, на его роскошное шале у самого поля для гольфа – самое красивое на курорте, названное «Археоптерикс» в честь доисторической птицы с раскинутыми крыльями, выгравированной на фасаде, – Франко Росетти один из немногих еще смотрел ему в глаза и тепло здоровался с ним на главной улице. Он не верил тому, о чем судачили люди – мошенничество, африканские делишки, саквояжи, полные денег. Говорили, что он снимал квартиру под Лозанной, чтобы принимать своих «африканских друзей», где можно было встретить ночных бабочек на высоких каблуках. Говорили, что он был повинен в присутствии Жака Фоккара[17] на курорте в декабре 82-го; их видели в халатах в бассейне отеля «Рояль».

А даже если и так, какая разница? Кто не хотел делать деньги в ту пору? Кто мог претендовать на прозрачность? В Кран-Монтане всем было что скрывать – призраков, банковские счета, прошлое, – и все это покоилось в безмолвии под снегом, раскинувшимся до бесконечности перед «Археоптериксом».

Франко же любил оказывать услуги. Это началось с подарков, которые он привозил в свои наезды в Париж: плитки шоколада «Кайе», короткие пуловеры «Уэствей», привезенные из Лондона, которые заканчивались выше пупка. Самая потрясающая экспедиция была, когда он доставил десять кило икры в багажнике своего «морриса» на свадьбу Барби Абзуле – четыреста человек гостей на острове в Булонском лесу. Назавтра они уехали в Сен-Поль-де-Ванс втроем в машине, дверцы которой были примотаны грубым скотчем, – Барби в ночной рубашке с молодоженом на заднем сиденье, Франко за рулем. Восемь часов пути, потом они поплавали в нижнем белье в бассейне «Золотой голубки», и Франко Росетти отправился назад в «моррисе». В зеркальце заднего вида Барби, закутанная в махровое полотенце, посылала ему воздушные поцелуи.

Быть может, это был еще и трепет опасности, искушение запретным? По миру, принадлежавшему ему, он шел не глядя и любил загорать голым в бухточках. Он подумывал порой о Голливуде – он видел себя там, почему бы нет? – о съемках в пустыне, о девушках, которые будут утирать ему лоб. Он водил спортивные машины, не принадлежавшие ему, ключи от которых ему вручали с деликатностью, похожей на любовь, он вел их, не сводя глаз со спидометра, стрелка ползла вверх, вверх, снег залеплял ветровое стекло, шины скользили на гололеде, а он мог бы так мчаться до края света.

Франко Росетти ничего не боялся, он любил развлекаться и еще больше, наверно, любил, чтобы развлекались другие. Тогда казалось, будто жизнь имеет смысл, что не всегда факт, особенно в конце сезона, когда сырой туман поднимается из долины и курорт погружается в спячку или в депрессию.

В 1979-м – или, может быть, это было в 1980-м? Или в 1981-м, после выборов? – когда веселились все с большим размахом и повсюду были деньги – появились банкноты в тысячу швейцарских франков и порошок на ночных столиках, – Франко Росетти почувствовал поднимающееся в нем беспокойство: впервые за всю его жизнь он, казалось ему, осознал, как уязвимы его друзья и, шире, весь мир. В воздухе висело напряжение, веяло то ли интригами, то ли гневом. Люди в лыжных комбинезонах в барах отелей говорили вполголоса, заказывали джин-тоник, обводя зал инквизиторским взглядом. Имена иностранных владельцев стали исчезать с почтовых ящиков резиденций, замененные инициалами или номерами квартир. Все боялись прослушки. Разговоры крутились вокруг девальвации франка, этих мерзавцев Моруа[18] и Миттерана (произносили «Митран», упирая на «р») и их политики бедных. Франко помнил молчание, последовавшее за хвастливым заявлением Крис, когда она почти легла на стол в своем асимметричном мини-платье на новогодней вечеринке в 1981-м: «А вот я голосовала за социалистов, и пошли вы все». Франко это насмешило, но он плевать хотел на политику. Эдуард де Монтень ударился в панику («Разрешается две тысячи франков в иностранной валюте на весь год? Что за бред?»), и Франко слушал его, думая, что, наверно, все эти годы без карманных денег, когда он выпрашивал сигареты или пару монет на шоколад, развили в нем такую одержимость деньгами. А был еще Патрик Сенсер, все более нервный, с тех пор как женился на дочери газетного магната, похожей на маленькую злую птичку. Брак, видимо, разбудил в нем кровожадные инстинкты. Он срывался на официантов, на автомобилистов, на кого придется, почти каждый раз, когда выходил в обществе супруги. Она ненавидела горы. Кран-Монтана была в глазах Патрика Сенсера последним убежищем. В глазах других тоже – Сержа Шубовска, Роберто Алацраки, Даниэля Видаля, всех его давних друзей, которые становились странным образом похожи на своих отцов.