Красное каление. Роман. Том первый. Волчье время

Теперь, ближе к делу…Вчера я забрал к себе в контрразведку командира стрелкового полка и его ординарца, Гаврилова и Остапенко, державших оборону перед Бараниками, плененных войсками Шатилова. Причем, если комполка попал в плен, будучи ранен и контужен, то ординарец, малый шустрый, но малодушный, поднял лапки сам. Ну, Гаврилов-то мне нужен, чтобы …проверить ординарца, ему все равно исход один. А вот из Остапенко, и это уже видно, получится неплохой агент в стане противника. Умеет входить в доверие, пробираться  вплотную к начальству, хитер и изворотлив. Тем более, что вся его семья в наших руках. Через пару дней мы его доломаем морально, затем поможем ему  материально, он отдохнет и- пойдет в дело.

  -Что за дело? – Романовский налил по пол-стопки коньяку и они молча выпили, чтобы взбодриться, -это хороший дербентский коньяк, подполковник, усталость снимает хорошо!

  -Я считаю, Иван Павлович, мы будем полные болваны, если не научимся использовать противоречия в стане красных, их грызню между собой. Но это надо делать умело, профессионально, без террора, их же руками. Такие агенты нужны, и мы их воспитаем! В данном конкретном случае, мы внедрим этого агента в ближайшее окружение самого для нас опасного человека –комдива Думенко. У него, в комэсках, ходит знаменитый смельчак Буденный, человек честолюбивый, но не умеющий даже элементарно думать. Думенко с высокого поста надо убирать, умело подсовывая  скорым на расправу чекистам на него компромат. А Буденного постараться втолкнуть на его место. Тем более, что Буденный, однажды, за изнасилование его подчиненными казачки, был выпорот принародно по приказу Думенко, чего он до конца жизни ему  теперь не простит. Хотя, мог быть и просто –расстрелян. В общем, этот агент, отнюдь не в одиночку, займется пока устранением опасного Думенко. Каким конкретно образом –покажет время. Готовятся нами меры и к устранению командарма – десять,  полковника Егорова.

-Говорят, после разгрома на Маныче, он сам хотел застрелиться, что, конечно,  делает ему честь. Да-а, у красных много таких командиров, за которых я бы много дал…И ведь все это наши, русские люди. Держите меня в курсе событий, Владимир Алексеич, не смею Вас более держать. Мой нижайший поклон Ольге Николаевне!

    …В конце низкого сводчатого коридора, выложенного  узким старинным щербатым кирпичом, тускло горит единственная керосиновая лампа. В тяжелом сыром воздухе отчетливо слышно сиплое, с хрипотцой, дыхание комполка, висящего в одних порванных галифе, прикованным к стене. Невыносимо болит сломанная рука. Кто-то медленно спускается по скрипящим ступеням, его шаги все ближе. Но вот шаги смолкли. Степан с трудом поднимает голову, расплывчатое существо напротив медленно обретает знакомые черты.

  -Ты…убег, Гриша?

Остапенко молчит, медленно отступая назад, к лестнице. Гаврилов тяжело роняет на грудь безжизненную голову. Рука с наганом мелко дрожит, Гришка долго целится, то опуская ее, то вновь медленно поднимая.

  -Прости  меня, старшой! –слетает вдруг с губ и гулкий удар выстрела уходит резким эхом по низким коридорам подземелья. Гришка, вздрогнув от звона отлетевшей гильзы, зачем-то резко отшвырнув наган, опрометью выбегает наверх. Пожилой казак в синем чекмене, обернувшись, оскаливается и ласково говорит:

– Не бегай ты, касатик! Мертвые ить не кусаются! Сделал свово комиссара? Ну и ладненько!

  Гришка, немного придя в себя, входит на ватных ногах в кабинет Крестинского. У того на столе бутылка водки, две рюмки и два больших яблока, одно – красное, другое –семеринка, белый налив.

  -Ну что ж, Григорий, выпей за свое возвращение в ряды, э-э…русской армии! – с серьезным лицом пододвигает ему полную, до краев налитую рюмку, подполковник.

  -Да, и те были вроде не… турки какие. В какую часть пошлете… Ваше благородие? –Гришка сочно хрустит красным яблоком, -еще рюмашку разрешите?

  -Ну как же, Григорий, конечно, да и я, пожалуй,  с тобой выпью. Или ты…против? Прости уж меня, что я выжил… после твоей казни. Хотя, ведь если разобраться, то не выживи я тогда – и тебя б уже три дня как черви ели. А ты в Бога не веришь, а ведь все это, как говорит батюшка, промысел Божий! – Крестинский простовато улыбнулся и взял двумя пальцами рюмку, -давай, за здравие. Скажу тебе сразу, Григорий, в частях на фронте у нас теперь народу и без тебя хватает, там и без тебя обойдутся…

  -Не доверяете, штоль? А то, что я только что… при всем народе… Гаврилова…– выпалил, задохнувшись,  Гришка, раскрасневшись и вскочив с табурета.

   -Что ты! Что ты, Григорий, как не доверяем? Да если бы мы тебе, голубчик, не доверяли, то ни за что не послали бы туда, куда мы тебя наметили…Ведь, в окопе каждый сможет воевать, дело ведь нехитрое, а, Гриша? А ты нам нужен в местах иных. Где голова, такая, как у тебя- светлая, да сноровка, да хитрость нужны!

  -Ой, не темните, Ваше благородие, скажите прямо!

Крестинский, подойдя к сидящему на табурете Гришке, уперся в стол кулаками и, наклонившись и понизив голос,  сказал, заглядывая даже не в глаза, а, как Гришке показалось, глубже, в самую его душу: