Крэнфорд (Без указания переводчика)

— И я также, сказалъ онъ. — Домоправительница непремнно хочетъ длать по-своему; но я говорю ей, что когда я былъ молодымъ человкомъ, мы привыкли держаться строго правилъ моего отца: «нтъ бульйона — нтъ пуддинга; нтъ пуддинга — нтъ и мяса», и всегда начинали обдъ бульйономъ, потомъ намъ подавали жирные пуддинги, свареные въ бульйон съ говядиной, а потомъ мясо. Если мы не съдали бульйона, то намъ не давали пуддинга, что мы любили гораздо-больше; говядина давалась посл всего и только тмъ, которые съдали бульйонъ и пуддингъ. Теперь начинаютъ сладкими вещами и перевертываютъ обдъ вверхъ дномъ.

Когда явились утка и зеленый горошекъ, мы съ смущеніемъ посмотрли другъ на друга; у насъ были только одн вилки; правда, сталь сіяла, какъ серебро, но что намъ было длать? Миссъ Мэтти подбирала горошенки одну по одной, зубцами своей вилки, точно такъ, какъ Амине ла зернышки риса посл своего предварительнаго пира съ Гулемъ. (Намекъ на Тысячу и Одну Ночь.) Миссъ Поль вздохнула надъ нжными горошенками, оставляя ихъ нетронутыми на одной сторон своего блюда, потому-что они выскользнули бы между зубцовъ вилки. Я взглянула на хозяина: горохъ летлъ цликомъ въ его огромный ротъ, пихаемый широкимъ круглымъ ножичкомъ. Я увидла, подражала, пережила! Друзья мои, несмотря на мой примръ, не могли собраться съ достаточнымъ мужествомъ, чтобъ сдлать несовсмъ-приличное дло; и еслибъ мистеръ Голбрукъ не былъ такъ сильно голоденъ, онъ, вроятно, увидлъ бы, что его славный горошекъ былъ унесенъ нетронутымъ

Посл обда принесли глиняную трубку и плевальницу; попросивъ насъ удалиться въ другую комнату, куда скоро общалъ прійдти къ намъ, если намъ не нравится табачный дымъ, онъ подалъ трубку миссъ Мэтти, прося набить ее табакомъ. Это считалось комплиментомъ дам въ его молодости, но казалось несовсмъ-приличной честью для миссъ Мэтти, которую сестра пріучила смотрть съ страшнымъ отвращеніемъ на всякій родъ куренія. Но если это и было оскорбленіемъ для ея утонченнаго вкуса, то было также лестно для ея чувства; и потому она томно набила крпкимъ табакомъ трубку, а потомъ мы удалились.

— Какой это пріятный обдъ у холостяка! сказала тихо миссъ Мэтти, когда мы услись въ контор. Надюсь только, что это не неприлично, какъ столько другихъ пріятныхъ вещей.

— Какое множество у него книгъ! сказала миссъ Поль, осматриваясь кругомъ: — и въ какой он пыли!

— Мн кажется, это должно быть похоже на одну изъ комнатъ великаго доктора Джонсона, сказала миссъ Мэтти. — Какой долженъ быть ученый человкъ вашъ кузенъ!

— Да! сказала миссъ Поль:- онъ много читаетъ; но я боюсь, что онъ принялъ весьма-грубыя привычки, живя одинъ.

— О! грубыя — слишкомъ жесткое слово. Я назвала бы его эксцентрическимъ; вс умные люди таковы! отвчала миссъ Мэтти.

Когда мистеръ Голбрукъ вернулся, онъ предложилъ прогуляться по полямъ; но дв старшія дамы боялись сырости и грязи; притомъ у нихъ только были невесьма-красивые капоры, чтобъ накинуть на чепчики: поэтому он отказались; я опять была спутницей мистера Голбрука въ прогулк, которую, какъ онъ говорилъ, былъ принужденъ сдлать, чтобъ присмотрть за работниками. Онъ шагалъ прямо, или совершенно забывъ о моемъ присутствіи, или принужденный молчать, потому-что курилъ трубку; однако, это было не совершенное молчаніе. Онъ шелъ передо мною нсколько согнувшись, заложивъ руки за спину; и когда какое-нибудь дерево или облако или проблескъ дальняго надгорнаго пастбища поражали его, онъ говорилъ вслухъ стихи громкимъ, звучнымъ голосомъ, именно съ тмъ самымъ выраженіемъ, которое придаетъ истинное чувство и умнье цнить. Мы подошли къ старому кедру, который стоялъ на другомъ конц дома:

The cedar spreads his dark-greem layers of shade.
(Кедръ разстилаетъ свои темнозеленые слои тни).

— Удивительное выраженіе — слои!.. Удивительный человкъ!

Я не знала со мной ли говорилъ онъ, или нтъ, но я согласилась, что «удивительно», хотя ничего не поняла. Мн, наконецъ, наскучило, что обо мн забыли, и вслдствіе этого я принуждена молчать.

Онъ вдругъ обернулся.

— Да! вы можете говорить «удивительно». Когда я увидалъ обзоръ его поэмъ въ «Blakewood», я отправился сейчасъ и прошелъ пшкомъ семь миль до Миссельтона, потому-что лошади не были готовы и выписалъ эти поэмы. А какого цвта почки ясеневаго дерева въ март?

«Что онъ, сошелъ съ ума? подумала я. Онъ очень похожъ на Дон-Кихота».

— Я спрашиваю, какого он цвта? повторилъ онъ съ пылкостью.

— Право я не знаю, сэръ, сказала я съ кротостью невднія.

— Я зналъ, что вы не знаете. И я также не зналъ, старый дуракъ! до-тхъ-поръ, пока этотъ молодой поэтъ не явился и не сказалъ мн: «черны, какъ ясеневыя почки въ март». А я жилъ цлую жизнь въ деревн и тмъ для меня стыдне не знать. Черны, он черны, какъ гагатъ, сударыня.