Крещендо (СИ)

Деевы, действительно, жили в трехэтажном особняке, но мне было не до восхищения их домом. У ворот меня встретил сам Май в домашней трикотажной одежде, без кожаных браслетов, без серьги, без колец на пальцах, с милым хвостиком волос в простой резинке. Он заплатил таксисту и выволок кулек моего тела из машины. Обхватив ладонями моё лицо, внимательно рассмотрел красные глаза, вспухшие веки, нос. Вытащил какую-то тряпку, обтер лицо и велел высморкаться. Повёл меня внутрь, подталкивая в спину, направляя за плечи, на третий этаж. Его комната занимала весь этаж, отрицая всякие глупые перегородки в виде стен, на полу не кровать, а черный пухлый матрац, поверх лохматый плед и подушки-кости, стены темно-серые, на них висят гитары, мандолина, фотография Мая с концерта, огромный глянцевый портрет Мика Джаггера, который раскрыл свою огромную пасть так, что гланды видно! Рядом с высоким матрацем длинный низкий столик, на котором всякое барахло, бумажки, журналы, пара бутылок, складной нож, какая-то африканская статуэтка. На маленьком подоконнике скошенного окна пепельница в виде обнажённой женщины в развратной позе.

Май оставляет меня на входе в комнату, а сам сразу к подоконнику, курить. Затягивается и поворачивается ко мне:

— Говори!

— Я ненавижу тебя!

— Это именно то, что ты хотел сказать?

— Нет. Верни мне Ли… скрипку! Я приду на репетицию, я сыграю всё, что ты хочешь!

— Скрипка очень дорогая. И теперь ты соло не отделаешься… Цена лота повышается!

— Ты, понимая, что скрипка ручной работы, что стоит более ста тысяч баксов, её похищаешь? Я заявлю в полицию!

— Хм… Еще никому это не помогло. И ты прекрасно это знаешь. Попробуй, но тогда ты скрипку не получишь, я её сломаю. А перед этим как-нибудь надругаюсь, и лучше так, чтобы ты видел.

У меня подкашиваются колени в прямом смысле слова. Я падаю вниз, на колени. Упираюсь лбом в черный пол, меня опять душат слёзы, спазм в горле, в сердце, в висках. Надо просить! Надо унижаться! Он этого ждёт! Но надо вернуть Лидочку! Поднимаю зарёванное лицо, ползу к нему на коленях, цепляюсь за его штанины, колени, молю:

— Пожалуйста, пожалуйста, Май… Я всё, что хочешь, но Лидочка, она не виновата… Сломай меня… Надругайся надо мной… пожалуйста… Что мне сделать?

Май уверенно поднимает меня, встряхивает и говорит мне почти в губы:

— Ты сейчас делаешь не то! — прижимает меня к себе, одной рукой за спину, другой за затылок, мне всё равно… А он продолжает говорить, теперь куда-то за меня, в стенку, что за моей спиной, говорит без злости, но серьезно, нравоучительно и нежно, как отец с сыном:

— Мышонок, ты же сам виноват. Надо было прийти сразу же. Ты же знал, что цели у меня оправдывают средства. Теперь я применяю средства наиболее эффективные. Не плачь! Я отдам тебе скрипку, я же понимаю, что она тебе дорога. Но! Во-первых, ты делаешь с нами новую песню, приходишь на все репетиции, на которые я тебя зову, — я трясу согласно головой, насколько это возможно. — Во-вторых,.. есть ещё одно условие… даже не знаю, как сказать, чтобы ты сразу не сбежал… Знаешь, ты бы сыграл мне сначала что-нибудь на своей скрипочке-Лидочке. А потом я тебе и второе условие скажу.

Я опять киваю головой, но уже радостно. Я сейчас возьму Лидочку в руки! Май отстраняет меня, прислоняет к стенке, как ценную китайскую вазу с поврежденным дном. Проходит в темный угол комнаты, что-то открывает, достает свёрток. Красная шёлковая ткань. Сметает часть мусора со столика на пол и бережно кладёт длинный сверток.

— Приступай!

Я опять на коленях, теперь уже около волшебного свёртка. Осторожно снимаю шёлк. Лидочка, здравствуй! Судорожно вбираю побольше воздуха, чтобы унять дрожь и слёзы, провожу нежно пальцами по верхней деке, ласкаю эфы, талию-еси, здороваюсь с четырьмя струнами, щекочу колки и целую в завиток.

— Играй! — ублюдок стоит, созерцая моё общение со скрипкой, и сейчас в его глазах никакой отеческой мягкости, только злоба. Я беру скрипку и смычок и прикладываюсь к подбороднику.

— Что ты хочешь, чтобы я сыграл?

— Мне всё равно! Только не на коленях, встань!