Крестные братья

Ведь ему почти сорок пять, и желание оставить после себя не только потомство, но и память вспыхивало все с новою и новою силой. И дело тут было даже не в тщеславии — этой болезнью он давно уже переболел. Но прийти в этот мир только для того, чтобы произвести себе подобного?.. Конечно, этого было мало. Во всяком случае, для него. И кто знает… Может быть, политика и есть его настоящая дорога?

Бестужев отнюдь не был фаталистом, но раз его жизнь складывается именно так, то вполне возможно, что это и есть его судьба. Ведь никому по большому счету не дано предугадать, зачем он явился в этот мир: написать «Лунную сонату» или помочь истерзанной России, которую Бестужев, пусть и «странною любовью», но все же любил…

Но имея, как и всякий интеллигент, раздвоенное сознание и не пройдя школу жестокой политической борьбы за выживание, Бестужев, естественно, колебался.

«Пока еще не поздно нам сделать остановку…» — вспомнил вдруг он слова некогда популярной стараниями великолепной комедийной троицы песни и усмехнулся. Все правильно. Это только для красного словца говорится, что дороги назад не бывает. А она всегда есть. Надо лишь развернуться на сто восемьдесят градусов и сделать первый шаг. Вот только развернуться порою бывает куда труднее, нежели продолжать шагать в неведомое…

За такими философскими размышлениями и за-стал брата Кесарев, который приехал к нему не один.

— Игорь Аркадьевич Смоленский! — представил он своего спутника, рослого полного мужчину с умным лицом и внимательными серо-стальными глазами.

— Можно проще, — улыбнулся Смоленский, протягивая Бестужеву руку, поросшую рыжеватыми волосами. — Игорь!

— Можно! — ответно улыбнулся и Бестужев. — Володя! Проходите в кухню!

Когда они уселись за тем же самым столом, с беседы за которым двух братьев и началось несколько месяцев назад становление нового Бестужева, Кесарев разлил коньяк.

— Игорь, — сказал он, — один из тех самых людей, чьими стараниями создан «Князь Игорь»…

— Я догадался, — кивнул Бестужев.

И это на самом деле было так. Сейчас, когда на кон ставились небывало крупные ставки, обязательно должен был появиться кто-нибудь из истинных хозяев «Князя Игоря».

Они выпили, и Смоленский, достав из лежащей на столе пачки «Кента» сигарету, взглянул на Бестужева.

— Как тебе Никольский, Володя?

— Скорее да, — улыбнулся тот, — чем нет…

И он подробно рассказал о вчерашней беседе и сделанном ему предложении.

— И что ты решил? — пытливо взглянул на Бестужева Игорь Аркадьевич, когда тот закончил свое повествование.

— Да как тебе сказать… — неуверенно произнес Бестужев.

Давала о себе знать интеллигентская раздвоенность! Даже сейчас, когда он практически все решил для себя.

— Так и скажи! — с неожиданной жесткостью произнес Смоленский.

И Бестужев на эту жесткость не обиделся. Пора интеллигентских слюней прошла, и настало время собирать камни…

Все правильно, Москва слезам не верит, и сидевший напротив него Смоленский, по всей видимости, тоже.

— Конечно, — голос Смоленского несколько помягчел, — никто не принуждает тебя, Володя, но ты именно тот человек, которого нам бы хотелось видеть среди власть имущих. И найти тебе замену сейчас, когда ты достаточно известен, будет нелегко! Но куда хуже будет для нас, если ты надумаешь менять коней на переправе… А переправа, — он внимательно посмотрел Бестужеву в глаза, — будет тяжелая. Впрочем, ты и сам это прекрасно понимаешь.

Смоленский умолк и, взяв чашку, отхлебнул начинавший остывать кофе. Молчал и Кесарев. Он не хотел даже советовать. Слишком высока была теперь цена каждого произнесенного слова.

И когда Бестужев все же произнес это слово, Анатолий облегченно вздохнул. В брате он все-таки не ошибся…

Глава 22

Легко, конечно, сказать: «Все нормально, Аза, мы все выяснили…» Но совсем нелегко жить с постоянной мыслью, что человек, которого ты до сих пор любишь, живет с твоей же лучшей по-другой.

Ночи превратились для Тамары в настоящую пытку. Ласки мужа и близость с ним становились все более нестерпимы. И тот, чувствуя ее отчуждение и не понимая своей вины, старался быть еще более внимательным.

Тамара похудела так, что остались только ее потрясающие глаза, горевшие теперь мрачным и неукротимым пламенем. С Азой она почти не разговаривала, и та старалась не навязывать ей своего общества.

«Я не обижаюсь на тебя…» Это были слова. Пусть и красивые, но лишь слова, мало отвечавшие тому, что было глубоко спрятано в подсознании…

И в конце концов Тамара не выдержала этой пытки на медленном огне и поехала к жившей в Свиблово своей бабке Зите, помнившей еще свет цыганских костров и звон сводивших с ума таборных гитар.

От бабки, а потом и матери усвоила та науку гадания на картах. Впрочем, и без карт было в Зите что-то от колдуньи и в орлином носе, и в пронзительных, несмотря на возраст, темных глазах, и в густых, так и не поседевших бровях.

— Знаю, касатка, за чем пожаловала, — улыбнулась Зита, рассматривая похудевшую от тоски внучку, после того как та обняла и поцеловала ее.

— Что делать, бабушка? — вздохнула Тамара. — Извелась вся…