Крестный отец

Троица шла по запыленным дорогам, обгоняя осликов, тянувших красочные повозки. Кругом росли апельсиновые, миндальные и оливковые деревья, цвели пунцовые суллы. Это оказалось главной неожиданностью. Нищета сицилийцев была столь легендарной, что Майклу представлялась пустыня, а увидел он прекрасную изобильную страну, усеянную цветами и пропахшую лимоном. Насколько страшно должен обращаться человек с ближними своими, чтобы они так отчаянно бежали из райских кущ!

Майкл планировал дойти до прибрежной деревушки Мадзара, а оттуда вечерним автобусом вернуться в Корлеоне. Надеялся вымотаться, чтобы лечь спать без задних ног. Пастухи несли рюкзаки, набитые хлебом и сыром для дневного перекуса, а лупары держали на виду, как будто вышли на охоту.

Утро выдалось изумительное. Майкл ощущал себя ребенком, который ранним летним днем выбежал поиграть в мяч; в детстве каждый день полнился новыми красками. Так и теперь. Сицилию окутывал пьяняще пахнущий разноцветный ковер, а апельсиново‑лимонный аромат был столь густым, что пробивался даже в заложенные из-за травмы пазухи.

Левая часть лица совсем зажила, но кости срослись неправильно и давили на глазницу, к тому же постоянно текло из носа. Майкл быстро изводил платки и часто был вынужден сморкаться прямо на землю, как местные крестьяне. В детстве эта привычка пожилых итальянцев, считавших платки английским пижонством, вызывала у него жуткое отвращение.

Еще в лице ощущалась «тяжесть». Доктор Таза объяснял, что это из-за осложненного перелома скуловой кости. Если вмешаться до сращивания, достаточно было бы простой хирургической процедуры: берется инструмент вроде ложки, и скула вправляется на место. Теперь, однако, придется ехать в Палермо и ложиться в больницу, где челюстно-лицевой хирург будет заново ломать кость. Майклу этого было достаточно, и он наотрез отказался, хотя тяжесть беспокоила его больше, чем боль и постоянное течение из носа.

Побережья в тот день он так и не достиг. Пройдя пятнадцать миль, троица остановилась пообедать и выпить вина в зеленой прохладе апельсиновой рощицы. Фабриццио трещал о том, как когда-нибудь переедет в Америку. После обеда они улеглись в теньке, а Фабриццио, расстегнув рубашку, поигрывал мышцами пресса, отчего татуировка оживала. Обнаженная пара у него на животе билась в предсмертном экстазе, и кинжал обманутого мужа подрагивал в их слившихся телах. Было забавно. И тут Майкла, как говорят сицилийцы, «молнией ударило».

От апельсиновой рощи зелеными лентами тянулись поля баронской усадьбы. Ниже по дороге стояла вилла такого вида, будто ее перенесли сюда прямиком из древнеримских Помпей. Небольшой дворец был украшен огромным мраморным портиком и каннелированными колоннами в греческом стиле, и из-за этих колонн выпорхнула стайка девушек в сопровождении двух одетых в черное статных матрон. Очевидно, селянки выполняли древний долг перед местным бароном, убирая его виллу или готовя ее к зиме. Теперь они собирали в поле букеты для комнат, смешивая пунцовые суллы и сиреневые вистерии с цветками апельсинов и лимонов. Не замечая мужчин, отдыхающих в роще, девушки подходили все ближе и ближе.

Они были одеты в облегающие дешевые платьица с жизнерадостными узорами, каждая не старше восемнадцати, но от местного солнца их фигуры налились спелой женственностью. Три или четыре гнали свою подружку в направлении рощи. Беглянка держала в левой руке несколько огромных веток темного винограда, а правой отрывала ягоды и горстями швыряла в преследовательниц. У нее были кудрявые волосы, такие же иссиня-темные, как виноград, а кожа буквально лопалась от внутреннего натяжения.

В нескольких шагах от рощи девушка заприметила незнакомый цвет мужских рубашек и замерла на носочках, напоминая готовую сорваться с места лань.

Парни смогли в подробностях разглядеть ее лицо. Все оно состояло из приятных овалов: лоб, скулы, подбородок. На фоне смуглой кожи оттенка изысканного крем-брюле из тени длинных густых ресниц выглядывали огромные то ли темно-фиолетовые, то ли карие глаза. Губы полные, но не вульгарные, мягкие, но не вялые, густо-красные от виноградного сока. Девушка была столь невероятно мила, что Фабриццио в шутку, но как-то сдавленно пробормотал: «Господи, прими мою душу, я умираю». Словно услышав его, девушка крутанулась на месте и побежала обратно, навстречу преследовательницам. Тугие бедра по-ланьи двигались под плотно облегающим ситцем, и было в этом что-то языческое и невинно-томительное. Добежав до подруг, девушка снова развернулась и, вытянув руку с гроздьями, указала на рощу. Ее лицо на фоне ярких цветов казалось почти черным. Вся стайка со смехом убежала прочь, подгоняемая криками траурно-черных матрон.

Майкл Корлеоне вскочил. Сердце бешено колотилось, а перед глазами слегка плыло. Кровь с шумом неслась по его телу, достигая самых дальних закоулков, и билась в кончиках пальцев на руках и ногах. В ноздри разом просочились все островные ароматы: лимон, апельсин, виноград, цветы. Душа будто вознеслась на небеса. Смех пастухов будто доносился откуда-то издалека.