Великая депрессия лишь упрочила влияние Вито Корлеоне. Как раз в это время его стали называть не иначе как дон Корлеоне. Повсюду в городе честные люди тщетно обивали пороги в поисках работы и терпели унижения ради жалких подачек от безразличных властей. Подручные дона Корлеоне, напротив, ходили с высоко поднятой головой, а их карманы были набиты монетами и банкнотами. И они не боялись лишиться работы. Даже скромнейший дон Корлеоне не мог не гордиться тем, что он сам построил. Он заботился о своем мире и своих людях. Ни разу не подвел тех, кто зависел от него, кто трудился в поте лица, рисковал жизнью и свободой ради него. И если по неудачному стечению обстоятельств работника арестовывали или сажали, семья несчастного получала полноценное содержание – не нищенскую пенсию, а столько же, сколько отец семейства или сын зарабатывал бы на свободе.
Конечно, ни о каком христианском милосердии речи не шло. Даже лучшие друзья не могли назвать дона Корлеоне святым. За этой щедростью крылся личный интерес. Если сотрудник организации попадал в тюрьму, то должен был держать язык за зубами. Тогда о его семье будут заботиться, а по освобождении его будет ждать теплый прием: большой пир, лучшая еда, домашние равиоли, вино, выпечка, все друзья и родные в сборе. На праздник мог заглянуть консильери Дженко Аббандандо или даже сам дон, чтобы засвидетельствовать почтение такому верному и стойкому подданному, поднять в его честь бокал и оставить достойный денежный подарок, достаточный для недели-другой отдыха с семьей перед возвращением к работе. Вот что представляло собой безграничное участие дона Корлеоне.
Именно тогда к нему пришло осознание, что он способен править своим миром лучше, чем его противники руководили миром вокруг. Это впечатление подкрепляли бедняги, которые обращались к дону за помощью: подсобить с жильем, устроить сына на работу или вытащить из тюрьмы, дать в долг, разобраться с домовладельцами, которые без причины задирают цены для безработных жильцов…
Дон Вито Корлеоне выручал всех и, понимая, насколько трудно бывает просить об услуге, всякую помощь сопровождал добрыми, ободряющими словами. Естественно, когда соотечественники не могли решить, за кого голосовать на выборах в легислатуру штата, в мэрию или Конгресс, они шли за советом к своему другу и крестному отцу – дону Корлеоне. Практичные лидеры партий считались с его мнением. Вито укреплял свою власть с дальновидностью государственного деятеля: помогал смышленым парнишкам из бедных итальянских семей получать высшее образование, становиться юристами, помощниками окружного прокурора и даже судьями. Все это он делал ради будущего своей империи с прозорливостью, достойной великого отца нации.
Отмена «сухого закона» нанесла его империи сокрушительный удар, но дон Корлеоне сумел подготовиться. В 1933 году он отправил посланников к человеку, державшему в руках весь игорный бизнес на Манхэттене: кости в доках, ростовщичество, которое было так же неотделимо от азартных игр, как хот-доги от бейсбола, ставки на спортивные состязания и скачки, подпольные казино и покер-румы, гарлемские лотереи для чернокожего и испаноязычного населения. Это был Сальваторе Маранцано, признанный
Поначалу перевес был явно на стороне Сальваторе Маранцано. У его организации имелось сильное боевое крыло. Он мог обратиться за помощью в Чикаго. Также он был в добрых отношениях с семьей Татталья, контролировавшей проституцию и то, что в те годы представлял собой наркотрафик. Также у него были связи среди крупных предпринимателей, которые с помощью его бойцов запугивали евреев‑профсоюзников в Швейном квартале и итальянских анархо-синдикалистов среди строителей.
Против этого дон Корлеоне мог выставить только два небольших, но прекрасно организованных реджиме во главе с Клеменцей и Тессио. Политические и полицейские связи нивелировались предпринимателями, которые встали на сторону Маранцано. Однако помогало то, что противник не располагал ровным счетом никакими сведениями об организации Корлеоне. Преступный мир не имел представления о ее реальной боевой силе. Кроме того, все ошибочно полагали, будто Тессио в Бруклине совершенно независим.