Читаем Кrom fendere, или Опасные гастроли (СИ) полностью

====== Глава 55. Малые народы. Часть вторая ======

Болезнь, магическая травма — или как её? неважно — уносила Кричера Бетама Овероди в долину ласковой смерти… Он чувствовал ветерок, такой, будто кожа была не его, а чужая— нежная, совсем светлая. И шелковистые волосы играли с этим летним, напоенным травами ветром… «Волосы?» — подумал Кричер и пришёл в себя. Он крякнул, но удержался от того, чтобы застонать. Прислушался. Осторожно открыл глаза. Прямо перед ним на столике трепетала разноцветная радуга, нет, витраж. Витраж? Откуда такие воспоминания? Блажь какая! Мир домового эльфа всегда серый, размеренно бесцветный. Ну темное и светлое — и всего-то! А тут — солнечные лучи богато прыснули красным, алым, пурпурным, лиловым, гранатовым, бордовым; наложившись друг на друга, оттенки голубого и зеленого создавали буйную гамму сложной объемной палитры: не просто синий, а морская лазурь и густой ультрамарин, не бесхитростный желтый — а жаркий полуденный зной, раскаленная пустыня; закатный пурпур и сливовый туман поблескивали в гранях хрусталя. Натюрморт из запахов, отражений, форм… бликов бутылочек. «Лечуть! — подумалось старому слуге. — Заботятся. Интересно, это кто зелий наварил? Если мальчишка, то точно помру. Но хоть красиво, эк всё искрится, будто праздник… Огоньки, ленты, танцы… Гранатовые подвески и перстни…» Его снова одолевала дрёма, но ярко-белая, вышитая мелкими цветочками и тенью кружев салфетка держала сознание, не давая соскользнуть в сон. Делая белый цвет — нестерпимым светом, пятном, вырванным из полусумрака комнаты. Геометрия выпуклого бока высокого фиала привлекла взор, который скользил по соединению горлышка с пузатым «телом» сосуда, потом снова внимание Кричера сосредоточилось на притертой стеклянной пробке, похожей на острое навершие башенки замка, хотя, конечно, это всё преувеличение и была она попроще. Сие мнимое путешествие завораживало, уводило с неясной мечты о пролетевшей грозе, возможно, о луге под жемчужным пологом росы… И снова глаз возвращался на поверхность предметов — на рокальное блюдо с фарфоровым завитком в виде трубящего в раковину тритона. А на нём — спелые лимоны, розовые пушистые персики. Вот и запах появился… но чудной — резеда, а не фрукты.

А потом запахло смертью. Тонко, будто издалека принесло дымок костра, но сэр Бетам Овероди узнал бы этот запах из миллиардов других. Слишком часто ему приходилось вдыхать его.

«Сэр?» — Кричер вяло удивился — воспрянувшие было силы стали вытекать из него, как из дуршлага. Краски вокруг поблекли, мир, быстро перепрыгнув чёрно-белую версию, ввинтился в густую, топкую серость, становившуюся всё плотнее, темнее. Чернее. Глаза старого эльфа закрылись — хозяин, колдовавший над ним, так и не встретился взглядом с Кричером. Ну и правильно: негоже рабу в светлые очи мага пялиться. Ни пальцем, ни ухом медленно тонущий в черноте эльф пошевелить не мог, только — думать. «Не было тогда сэров никаких. Господ — тож. Уважительно обращались друг к другу «олеранииймэтэ» — «достойнейший». Язык магов — плутовство и тщеславие… И сами они — плуты, ах, какие плуты, крысы, поэтому и выживали. А нас, благородных, выкашивали Красноглазые Жнецы…» Перед глазами Кричера мелькнула тень вампира — сердце взорвалось от ужаса! Хотелось жить! Как хотелось! Жить! Жить! Дышать, вкушать пищу, слышать голоса, служить, кашеварить, скрести грязь, нянчить чужих детёнышей. Любить!»

Видеть он не мог, но чувствовал особую вибрацию подземелья, грубо тёсанных каменных сводов, слышал скабрёзные шуточки пришлых троллей, знал, что хозяева рядом, что четвероногий дружочек бьётся не на жизнь, а на смерть за их Дом. За их общий Дом… Его нёс на руках вампир. Почти друг. Олеранииймэтэ Бетам Овероди секундной вспышкой, неразумно вкладывая в неё остатки сил и красок, вспомнил друга Зурбана, старшего из клана Альба Нехтон, позволившего в тот самый последний раз, в День Смерти, уйти нескольким эльфам, отпустившего из ловушки тех, кто остался от могучего клана Овероди… Чей друг? Деда, прадеда?.. Дальше — стоп! Нельзя вспоминать! Никогда!!! Слишком неразумно, слишком беспечно… — Тарван (1) накрыла Кричера самым тонким и самым прочным покрывалом…


*

Плача благороднейшей Грании (2) Вальбурги он никогда теперь не услышит. Эти врата закрыты навек и заколочены костяными гвоздями.

Плача любезной сердцу старика Лили Полумны — тоже. Не успеет… Да и не хотел бы он, чтобы лучистые глазки юной леди Поттер краснели от слёз…

— Кричер, боюсь, не выживет, — сказал Гарри Поттер.

«Что ж, тогда ты, повелительница Тарван, поплачь обо мне! Не жалей солёной воды. Сочтёмся».


*

Второе имя Тарван — Эхо…

— Кричер, боюсь не выживет! — будто про себя проговорила Мати и всхлипнула.

— Нет, деда! — Пенки встала на цыпочки и обняла покалеченного старика за шею. Дышал он рвано, с губ то и дело слетали странные звуки — будто занятый делом, лишенный слуха мастеровой напевает себе под нос…

«Сёстры милосердия», чародейка и эльфиня, всхлипнули уже на пару… А Кричер… Кричер лета-а-ал!


*

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
После банкета
После банкета

Немолодая, роскошная, независимая и непосредственная Кадзу, хозяйка ресторана, куда ходят политики-консерваторы, влюбляется в стареющего бывшего дипломата Ногути, утонченного сторонника реформ, и становится его женой. Что может пойти не так? Если бывший дипломат возвращается в политику, вняв призывам не самой популярной партии, – примерно все. Неразборчивость в средствах против моральной чистоты, верность мужу против верности принципам – когда политическое оборачивается личным, семья превращается в поле битвы, жертвой рискует стать любовь, а угроза потери независимости может оказаться страшнее грядущего одиночества.Юкио Мисима (1925–1970) – звезда литературы XX века, самый читаемый в мире японский автор, обладатель блистательного таланта, прославившийся как своими работами широчайшего диапазона и разнообразия жанров (романы, пьесы, рассказы, эссе), так и ошеломительной биографией (одержимость бодибилдингом, крайне правые политические взгляды, харакири после неудачной попытки монархического переворота). В «После банкета» (1960) Мисима хотел показать, как развивается, преображается, искажается и подрывается любовь под действием политики, и в японских политических и светских кругах публикация вызвала большой скандал. Бывший министр иностранных дел Хатиро Арита, узнавший в Ногути себя, подал на Мисиму в суд за нарушение права на частную жизнь, и этот процесс – первое в Японии дело о писательской свободе слова – Мисима проиграл, что, по мнению некоторых критиков, убило на корню злободневную японскую сатиру как жанр.Впервые на русском!

Юкио Мисима

Проза / Прочее / Зарубежная классика