Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Вы просите так мило, так тепло
С шутливою и ласковой угрозой,
Вам подарить блестящее стекло,
Каймленное карельскою березой.
Я откажу, раздумьем омрачен,
Что в беге лет на трепетной картине
Пожухнут краски, потускнеет тон
И разбегутся ветками морщины.
Я откажу. Пока Вас не настиг
Вал времени, пока передо мною
В первоначальной свежести Ваш лик,
Я зеркало другое Вам открою:
Участья неостуженный порыв,
И этих строф певучее наитье,
И ликованье пенящихся рифм, —
Как зеркало просимое примите.
Пусть темное – в водовороте дней,
Надежд, сомнений, радостей, печалей
Оно засветится ясней, ясней
И вспыхнет
               голубеющею далью
Смелей! Входите!..
               Небо. Тишина.
Причудливые облаков извивы.
Не правда ли, что все сиянье дня
В его свободной, ясной перспективе!
Вы входите в творение мое,
Как входят в день рожденья своего.

Мне хотелось, хотя бы отчасти ответить на печаль одного из твоих недавних (и таких уже давних!) писем.

Ты не отозвалась на стихи «Да святится имя твое» и др.

Сегодня 20 января. Последнее полученное от тебя письмо датировано седьмым ноября.

Саня.

№ 449. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

11.II.54 г.

Есть у Пушкина очень известные восемь строк:

Я вас любил; любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.

Ни в каких других стихах о любви Пушкин не высказал столько любви, как в этом. Он говорит о своей любви в прошлом времени, впрочем, делая оговорку, что она в его душе не совсем угасла. Можно было бы поверить Пушкину, если бы убедительность поэзии определялась только смыслом составляющих стихи слов. Есть линия, которую в душе прочерчивает полет стиха. Она одна убедительна.

Эти строки, благословляющие любимую на счастье с другим, кажутся мне самым возвышенным из всего сказанного Пушкиным о любви.

Их ждала будущность в русской литературе. В них, например, укладываются центральные образы «Белых ночей» и «Униженных и оскорбленных». К ним восходит «Гранатовый браслет» Куприна. Только что я прочитал «Ярмарку тщеславия» Теккерея и вспомнил пушкинские строки вновь.

Я назвал эти стихи Пушкина самыми возвышенными потому, что не знаю других, где чувство любящего было бы так свободно.

От чего свободно?

Толстой, Голсуорси оставили нам образы трагической любви Анны Карениной к Алексею Вронскому, Сомса Форсайта к Ирэн Эррон.

Образы эти монументальны и заслоняют, не по праву, многие другие, противостоящие им.

Любовь Ивана Петровича из «Униженных и оскорбленных», того же Ивана Петровича из «Б.н.», Желткова из «Гранатового браслета», Доббина из «Ярмарки тщеславия», разве они не противостоят чувствам Анны Карениной или Сомса Форсайта? Чем отличен первый ряд образов от второго? Свободой чувства.

Чувства Карениной к Вронскому, Сомса к Ирэн трагичны своей несвободой. Их любовь – это страсть, любовь обладания, род любовного каннибализма: чтобы утолить себя, страсть пожирает другое существо, но всегда гибнет сама голодной смертью. Такова гибель Анны Карениной.

Из этого тупика можно выйти двояко: освободить себя от неразделенного чувства, убив в себе чувство или дав ему выход в какой-нибудь совершенно иной сфере, или не освобождать себя от чувства, но освободить чувство от себя (эгоизма, собственничества, прямой страсти) и таким образом сохранить в сфере любви свое чувство.

По этому последнему пути Иван Петрович из «Белых ночей» и из «Униженных и оскорбленных», по этому пути пошел Доббин из «Ярмарки тщеславия». В противоположность Анне они не от жизни отреклись (они любили, любовь была их жизнью!), но от себя, а жизнь нужна была им, одному для счастья Наташи, другому для счастья Эмилии. Это любовь!