Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Сама Розалия Семеновна никаким политическим деятелем не являлась. Она, естественно, делила с мужем его полную испытаний и тревог, полную репрессий со стороны царского правительства жизнь. Сама же она являлась деятельным сотрудником ряда прогрессивных журналов того времени. Таковы были журналы «Трудовой путь», «Бодрое слово». Эти журналы подвергались жестокой цензуре. Им, этим журналам, предшествовало весьма популярное в свое время издание, именно «Ежемесячный журнал», основанный и ведомый Виктором Сергеевичем Миролюбовым.

Когда Миролюбов под угрозой судебного преследования вынужден был весной 1908 года уехать за границу, эстафету «Ежемесячного журнала» и приняли названные выше «Трудовой путь» и «Бодрое слово». Авторское участие в этих журналах принимали видные публицисты, писатели и поэты. И самый из них замечательный – Александр Александрович Блок.

В нашем домашнем архиве сохранилось письмо, адресованное Александром Александровичем Блоком Розалии Семеновне Ельциной, связанное с сотрудничеством поэта в журнале «Бодрое слово». Это письмо я и Наталия Владимировна опубликовали в издании «Александр Блок. Новые материалы и исследования»305. Книга 2-я. Москва, 1981 г., стр. 229–231.

Следует добавить, что из‐за «политической неблагонадежности» Розалия Семеновна не могла получить высшее образование в России. Она вынуждена была уехать из России и поступила в университет Монпелье, на естественный факультет. Это было еще до того, как она, возвратившись на родину, обратилась к литературно-писательской деятельности. После Октябрьской революции Розалия Семеновна стала рядовой служащей в одном из советских учреждений, за что получала весьма скромное денежное вознаграждение. Перспектив на улучшение материального положения семьи не было. А приходилось воспитывать двух детей – Наташу и ее брата Юрия. Семья жила в очень большой нужде. Однако Розалии Семеновне ценою неимоверных усилий и лишений – лишений для себя самой, в первую очередь, – удалось и воспитать детей, и дать им высшее образование.

В конце 1930 года семью постигла беда. Розалию Семеновну арестовали306, и она провела в тюрьме 9 месяцев. Никакие справки Музея Революции о революционной деятельности ее покойного мужа, как видим, никакой защиты не принесли. Затевался очередной показательный процесс над неким мифическим «Союзным бюро меньшевиков». Розалии Семеновне, согласно сценарию, отведена была роль его секретаря. Что конкретно ей инкриминировалось, я не знаю. Хорошо известно, что следственное разбирательство, если таковое можно назвать разбирательством, было жестким, более того, бесчеловечным. На подследственных опробовались все средства психологического и физического насилия. И из страшного самое страшное: дети Розалии Семеновны в руках следствия выступали в качестве заложников. Дело кончилось тем, что Розалия Семеновна прошла через все испытания, пронесла сквозь них непреклонную волю. Ее освободили из заключения, однако, приговорив к выселению из Ленинграда и лишению права проживать в крупнейших городах страны. Эту кару удалось предотвратить благодаря заступничеству партийных и государственных деятелей того времени – Савельева и Керженцева, знавших Розалию Семеновну еще с дореволюционных лет.

Я бывал в ее доме – две небольшие комнаты в густонаселенной коммунальной квартире. Никаких следов только что пережитого ею нельзя было обнаружить. Она была приветлива и общительна. Во всем сказывался глубокий и острый ум. Весь ее облик пронизан был чувством достоинства, благородства, правдивости. Она была интереснейшим собеседником, отличавшимся широтой культурного кругозора, плодотворным и интереснейшим жизненным опытом. Она уделяла мне большое внимание не только как товарищу своей дочери, но и как представителю «племени молодого и незнакомого». Я не чувствовал себя стесненным в этом доме, духовная атмосфера которого определялась пристрастием его обитателей к Блоку и Ахматовой, Ромену Роллану и Стефану Цвейгу. Я вносил с собою дух революцинной романтики, то, что Николай Тихонов называл в одном из своих стихотворений «марсианской жаждою творить». Я упоенно читал стихи Маяковского и Багрицкого. И это не вызывало никаких отрицательных чувств ни у Розалии Семеновны, ни у ее дочери. Это было для них приемлемо, их интересовало, находило отклик. Сказывалось ли в этом чувство породненности с общественной жизнью, укорененности в ней, открытости «всем впечатлениям бытия»? Полагаю, что так. В пользу утвердительного ответа говорит вся предшествующая биография Розалии Семеновны. Было в этом и нечто другое, другая жизненная правда, а именно: сознание того, что полоска неба, видимая из-под козырька темной камеры, – это еще не все небо. И это истина. Непреложная, как бы и насколько бы в судьбах людей ни сворачивалось небо «в овчинку».