Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Каждую неделю Наташа продолжала слать передачи. Утренним поездом приезжала из Ленинграда в Москву, вечерним – из Москвы в Ленинград. Опускались руки. Куда податься? Исхожены все пути – и все они тупиковые. Кольцо сомкнуто. В состоянии близком к отчаянью писала Владимиру Дмитриевичу. Он ответил: «4 мая 1948 года. Многоуважаемая Наталия Владимировна, вот это зря отчаиваться! Это никуда не годится. Что бы то ни было, а выход найдется. Я считаю, что дело Александра Ильича сильно подвинулось вперед. Явно, что следствие приходит к концу. Материалы возвращены… Все это будет сохранено до его прихода в полной целости и сохранности. Вы также делаете очень неправильно, что загадываете на всю жизнь, считаете все конченным и прочее, и прочее. Мой семидесятилетний жизненный опыт настойчиво давно сказал мне, что нельзя никогда загадывать более чем на два часа, даже и это слишком большой срок. Никогда не угадаешь. Думаешь одно, получается совсем другое. Так что и Вам не советую заниматься этим „ненаучным занятием“, ни о чем не гадать и ждать событий, которые неожиданно быстро стали развертываться… Итак: не отчаивайтесь! Я совершенно убежден, что правда всегда восторжествует. А правда на его стороне! Всего, всего Вам наилучшего. Обо всем, что нужно, пишите мне».

Приободрило ли это письмо Наташу, как знать? Доброе слово, вовремя сказанное, – благотворно.

Следствие было завершено во второй половине апреля. 8 мая 1948 года я был осужден особым совещанием на заключение в лагере сроком на 10 лет. Вот и «добавок».

Из записок Наташи: «Однажды, когда я приехала на Лубянку, мне в окошечко сказал работник органов, что в ближайшее время готовится большая партия заключенных на пересылку в лагеря и что я могу увидеться с мужем. Наше свидание произошло в тот же день, в обстановке, буквально повторяющей описанную Толстым в романе „Воскресение“ при свидании его героини, отправляемой на каторгу. Точь-в-точь. После нескольких месяцев тюремного заключения я увидела мужа в первый (может быть, и последний) раз. Все во мне содрогнулось. Передо мной стоял наголо обритый и очень бледный человек с одутловатым лицом. Разговору мешал ходивший между решетками, отделявшими нас друг от друга, работник органов».

Н. В. Ельцина – В. Д. Бонч-Бруевичу: «20.5.48. Глубокоуважаемый Владимир Дмитриевич, считаю необходимым сообщить Вам следующее: сегодня мне было разрешено свидание с Александром Ильичом и мы разговаривали 30 минут.

Он мне сказал, что арестован как репрессированный ранее. Никаких абсолютно обвинений в настоящее время нет. Были два доноса Тюриной и Муравьева, но они были следователем отброшены как неосновательные.

По поводу его ареста 1936 года – он написал, что также не признает себя виновным, что у него не было решительно никаких связей с врагами народа, что тогдашние свидетельства сопровождались пытками.

Он просил меня передать Вам, что он совершенно чист и что он не подписал в настоящее время ни одной бумажки, в которой его в чем-либо обвиняли. Дела никакого нет.

Он написал 20 мая письмо Главному прокурору – смысл которого заключается в том, что нельзя одного и того же человека по одному делу, которого не было вовсе, наказывать два раза, причем второй срок наказания увеличен вдвое – десять лет лагеря с правом переписки, в то время как в 1936 году срок наказания был пять лет.

Александр Ильич просил Вас, если возможно, также написать Главному прокурору и дать характеристику всей его научной деятельности, всем его исследованиям за последние годы. [Он просил, если возможно, говорить с В. М. Молотовым и К. Е. Ворошиловым.]

Он надеется, что это ужасное и несправедливое решение может быть пересмотрено.

О возврате рукописей он знает и просил Вас взять их лично к себе. С искренним уважением. Н. Ельцина».

Тридцатиминутная, может быть, и последняя встреча. Разлука, тяжелое впечатление, оставленное моим внешним видом. Рана кровоточащая. Но какая твердость духа в обращении с Владимиру Дмитриевичу. Никакого места эмоциям. Написано лаконично, строго, по-деловому. Она и во время свидания старалась казаться спокойной. Ободряла меня, говорила о том, что будет пытаться сделать, чтобы дать обратный ход делу. Но что я прочел в ее глазах… Об этом сейчас умолчу. Потом скажу в обращенных к ней письмах.