Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Несколько иллюстраций из книги Федорченко: «Та война проклята от века, без пользы всякой для людей, за дурнину. Это вот грех. А нашу войну знаешь, что за людей терпим, людям легче станет». Еще: «Это война веселая, для себя, отчаянная. Чего хочет человек? Чтобы над тобой не мариновали? Это самое, за то и воюем». Еще: «Та война, немецкая, без толку. А эта война, гражданская, она не начальством заведена, они нами заведена для жизни». И еще: «Перед нами не задашься. Если мы за дело взялися – сделаем. В трех водах топлено, в трех кровях купано, в трех щелоках варено. Чище мы чистого». Или так: «Шли местами мирными, все народы вымерли, кто от тифа, от холеры, кто от белых офицеров». А вот и о Ленине: «Я мечтаю с самим Лениным поговорить. Во! Он, люди передавали, при разговоре дурака умным делает». Еще: «Небольшого росточку, лысоватый, нос самый наш, слова совсем простые. Глаза же у него огонь, и все видят. И насмешничает над врагами, и насмешничает. А нам, что ни слово, так как бы сам ты это сказал, только что умней твоего. И все про самое нужное». Или такое: «Он в дремучем лесу выстроил себе шалашик и стал жить. Ходу ему никуда не оставили, а дума в нем и решения разные. Тут же зима лютая, замело пути-дороги, как быть? И что же, братцы, за сказка, за такая? Ведь звери ему по той сказке служили! Медведь в шалаш вроде печки лег, тепла от него полно. Волк от врагов сторожит – сторожкий зверь. Лиса, будто ему пищу добывала – она добытчица. А самым ранним утром, под седенький туман к шалашику лосиха подойдет, встанет и не шелохнется, пока он ее теплого и полезного молока не насосется. Так вот и выжил он, со всеми ласковый, кроме наших врагов». Фонд материалов, вошедших в книги «Народ на войне», в частности народ на Гражданской войне, – этот фонд, собранный, систематизированный, обработанный Софьей Федорченко, – огромен. Я извлек из него несколько образцов, подобных которым сотни. Немалую долю в книге Федорченко составляют тех же жанров материалы, лежащие в другом русле мыслей и представлений, чем те, которыми я воспользовался. Последних меньше, нежели первых. Дело не в арифметике. Дело в качестве источника как массового и первичного – живой голос народа. Столь же первичны голоса героев платоновского «Котлована» с их исступленной верой в правоту своего дела. Чтобы воздвигнуть храм, нужен фундамент, чтобы заложить фундамент, нужен котлован. Храм воздвигнут не будет, а котлован станет братской могилой для тех, кто его роет. Об этом они не ведают. Упаси Боже им прекословить – свернут шею! Это вера той же природы, что движет горы, а исповедники ее в своей простоте святы.

Насколько типичны образы людей – действующих лиц произведений Андрея Платоновича Платонова (не только «Котлована», но и «Чевенгура», «Ювенильного моря», рассказов)? Их типичность подтверждается всем кругом свидетельств, в системе которых я и обратился к его «Котловану». Адекватность характеристики социально-идейных позиций действующих лиц платоновских произведений подтверждается всем корпусом свидетельств, которым я располагаю. Казалось бы, вопрос снимается сам собой. Проникновением в недра народной психологии, в глубинные пласты ее интенций и тенденций, проявляющихся в действиях, но на поверхности сознания не выступающих, мы обязаны художественной литературе. Кто бы ни стоял на капитанском мостике революции и как бы ни действовал, – революция это сам революционный народ, и направляющая политическая воля преломляется сквозь систему внутренних условий народной психологии, вообще духовной культуры народа с определяющими ее ценностями и ценностными ориентациями. Я соотнес художнический опыт Платонова с опытом других писателей, его современников, писавших о таких же, как Платонов, героях своего времени, действовавших то ли на полях сражений, то ли на строительных площадках, – точка приложения сил не влияла на константы духовного облика лиц, выступавших в качестве литературных персонажей. Я перечел «Котлован» в контексте повестей Всеволода Иванова «Партизаны» (1921), «Бронепоезд 14–69» (1922), повести Фурманова «Красный десант» (1922), его же «Чапаева» (1923), романа Серафимовича «Железный поток» (1924), романа Гладкова «Цемент» (1925). За исключением сочинений Платонова, сравнительно недавно вошедших в круг моего чтения, другие перечисленные здесь сочинения давно читаны, можно сказать, давным-давно. Перечитанные заново, они и сейчас оставляют глубокое впечатление своей правдивостью, искренностью, воодушевлением, личной близостью авторов своим героям. Все они исходят из приятия революции и долга беззаветного служения ей как акту всенародного мощного, сметающего на своем пути все преграды прорыва в будущее, в свободное, справедливое, трудовое, мирное, которое не за горами – едва ли не просто рукой достать.