Кровавый разлив

И вотъ, стоитъ уже Абрамъ во двор, подл ежевики, у забора. И Роза стоитъ около него, и онъ держитъ ее за руку.

Куда?..

Куда же?..

Все налетаютъ другъ на друга безчисленные позда поблизости, съ грохотомъ валятся въ пропасть, звенитъ стекло, разрываются котлы, свистятъ немолчно свистки, красныя искры, и красные ручьи бьютъ фонтаномъ, разсыпаются, и все собой покрываютъ.

Куда же, куда?..

— Степанида, что тутъ за шумъ у васъ?

Васильковскій, сворачивая листъ бристольскаго картона, вышелъ изъ столовой и остановился на порог кухни.

— А да ну ихъ, баринъ, совсмъ, съ этими и съ евреями! — Кухарка взмахнула руками. — Прибгалъ тутъ одинъ съ двчонкой, прятаться.

— Гд же онъ?

— Гд? Послала до капитана, вотъ гд.

— Это чортъ знаетъ что, Степанида!.. Отчего вы не оставили ихъ здсь?

— А что мы имъ за сторожа далися?.. И такъ въ сара у насъ можетъ больше пятнадцати душъ ихъ собралось. Другого мста нтъ?

Васильковскій, держа въ рукахъ блый свертокъ, съ хмурымъ, злымъ лицомъ смотрлъ на кухарку. И думалъ онъ о Пасхалов…

— Зврская у васъ душа.

Степанида смутилась.

— Ну какъ же въ самомъ дл? Все до насъ, да до насъ… Тоже и у насъ не миква еврейская.

— Миква?.. Что такое миква?

— Да… такая она… еврейская… Приходятъ евреи и молятся: геръ-геръ-геръ, геръ-геръ-геръ…

Васильковскій все стоялъ на порог, въ хмурой нершительности.

— А ничего имъ и не будетъ, — продолжала Степанида. — Не безпокойтесь, всхъ не перебьютъ, на разводъ всегда останется.

«Десять жиденятъ дружески дятъ», — мелькнуло въ голов инженера. И лицо его сдлалось еще боле пасмурнымъ и печальнымъ…

5.

— Надо домой, къ мамаш,- тихо сказала Роза.

Абрамъ очнулся, вспомнилъ… И снова прорзалъ весь грохотъ налетавшихъ и проваливавшихся поздовъ пронзительный женскій крикъ… Абрамъ опять схватилъ двочку на руки и опять помчался — черезъ канаву, черезъ кусты, черезъ кучи мусора и щебня. А сзади несся женскій крикъ…

Блое лицо Розочки лежало на груди Абрама, и смотрли отцу въ глаза голубые глаза дочери.

Абрамъ прибжалъ домой, ввалился въ сни, поспшно захлопнулъ дверь и также поспшно задвинулъ тяжелый засовъ. Кадку съ водой, которая стояла въ углу, онъ придвинулъ къ двери, на кадку поставилъ ящикъ съ обувью, и поверхъ ящика для чего-то сталъ бросать все, что попадалось подъ руку — метелку, синюю эмалированную кастрюлю, какія-то тряпки…

И вотъ тихо стало вокругъ. Совсмъ стало тихо, и вс вокругъ замерли звуки. Ни криковъ, ни треска, ни гула, ни женскаго вопля, — ничего уже не было слышно…

Абрамъ прильнулъ глазомъ къ щели. На двор никого не было. И въ переулк никого не было видно. И въ теченіе нсколькихъ минутъ не видно было людей и неслышно было криковъ… А потомъ, изъ-за мостика, изъ Александровской улицы, выплеснуло въ переулокъ пеструю ватагу быстро мчавшихся ребятишекъ. И сейчасъ посл дтей показались и взрослые, — мужчины и женщины. Вс неслись впередъ, по переулку, съ крикомъ, съ гамомъ, на бгу пригибались къ земл, схватывали камни и швыряли ими по сторонамъ. Отставъ отъ всхъ шаговъ на тридцать, ковыляла хромая старуха. Она была совсмъ уже сдая, очень тощая и высокая. При каждомъ шаг она сильно подавалась влво, точно въ пояс переламывалась, и казалось, что ей очень больно ступать, и что вотъ вотъ она упадетъ. Но она не падала, бжала впередъ, за другимя, все больше и больше отставая. Красный платокъ сползъ съ ея головы на плечи, сдыя косички распались и тонкими космами разввались по втру. Она бжала, переламываясь, и старымъ, хриплымъ, злымъ и жалобнымъ голосомъ, давясь, кричала:

— Да суды же, суды!.. Да куды жъ вы?.. Да лучше же суды…

Ее не слушали ни ребятишки, ни взрослые; вс бжали, дальше, впередъ, — и старуха тоже бжала. Ярко сверкалъ подъ затылкомъ ярко-красный платокъ, сдые волосы змились на немъ, и она бжала, отставшая, и жалобно, со слезами и злясь, звала, спотыкаясь:

— Да суды же, суды… да лучше же суды…

И потомъ скрылась, — послдняя.

— Ушли! — съ дикой радостью закричалъ вдругъ Абрамъ, оторвавшись отъ щели и схвативъ Розу за руку. — Насъ не замтили, ушли.

Онъ припалъ къ свтлой голов дочери и сталъ осыпать ее поцлуями.

— Ушли… ушли… Дитя мое… дочечка моя… Господь спасъ насъ, Господь защитилъ насъ! У насъ крпкій Богъ… У насъ крпкій и праведный Богъ…

— Чего ты кричишь? — сердито отозвалась изъ комнаты очнувшаяся Хана. — Что это за новыя моды такія, чтобы кричать!

Абрамъ замеръ, вытаращилъ глаза и положилъ палецъ на губы.

— Шш… тише… — прошепталъ онъ. — Пусть она не знаетъ, пусть ничего не знаетъ.

— Роза, отчего ты не пойдешь прогуляться? — недовольнымъ тономъ сказала больная. — Цлый день дома… Наднь новую форму, пойди, пройдись.

— Я пойду, мама.

— Пойди. Однься и иди…