Кто ты, Билли Притти?

– У нас есть еще пять минут.

Он улыбается, потом вновь становится серьезным.

– Тетя мне помогла.

– То есть?

– Сказала ей, что ты переехала. Мама думает, что ты плохо на меня влияешь.

– Почему это я плохо на тебя влияю?

– Не обижайся на нее. Она… она такая, какая уж есть.

Это «как уж есть», сопровождаемое пожиманием плечами, я всю жизнь слышала от деда. Для Марселя не существует ни борьбы, ни обид, ни несправедливости. Думаю, он считает себя везучим, потому что у него есть крыша над головой и полная тарелка на столе, когда он вечером приходит домой.

Максим смотрит на меня и улыбается. Видно, что он хочет что-то сказать, но медлит.

– Почему ты так злишься, Билли?

* * *

В тот же вечер я назначаю ему встречу у подъезда. На этот раз его тетя в курсе, и у нас есть разрешение гулять до полуночи. «В полночь и ни минутой позже», – уточняет она, высунувшись в окно и стараясь выглядеть грозно. Мы даем ей обещание и уходим. Ни у меня, ни у него нет часов.

На одной маленькой площади есть бар, в который каждую субботу приглашают на вечер музыкантов. Я никогда там не была, но знаю, что ребята из моей школы туда ходят: целый ряд скутеров и мопедов припаркован под тополями. Мы садимся за столик из нержавейки, заказываем две кока-колы и потягиваем ее, рассматривая людей вокруг. Впервые я что-то пью в баре. Марсель не видит в этом смысла: зачем пить где-то, когда все, что нужно, есть дома?

Настоящей сцены нет, только расстеленный на полу брезент, стоя на котором в сопровождении гитариста и ударника, хриплым голосом поет женщина. Песни следуют одна за другой, и я понятия не имею, о чем мы друг другу рассказываем. В какой-то момент Максим упоминает о своей жизни в Париже: мол, насколько она не похожа на мою жизнь здесь. Насколько я свободна в сравнении с ним. Насколько я другая. Я понимаю, что это слово – настоящий лингвистический эквилибрист. Оно может принимать и положительный оттенок, и отрицательный, и разница между ними большая. Максим зажимает губами соломинку, отпивает еще глоток и смотрит в сторону.

И вот тут-то я вижу ее: Жюли. В одной руке у нее шлем, в другой – сигарета, и она как будто кого-то ищет среди редких клиентов за столиками. Наверняка Жад, они никогда не расстаются, даже в туалет ходят вместе. Проходя мимо нас, она задерживает взгляд на Максиме, и я испытываю что-то новое, это чувство мне незнакомо и почему-то неприятно. Она таращится на меня полсекунды, коротко улыбается и снова смотрит на Максима.

– Кто это? – спрашивает он, когда она удаляется.

– Девчонка из моей школы.

Больше я ничего не добавляю. Не говорю, что она живет в том большом доме за высокой оградой, с гигантским садом и идеально подстриженными розовыми кустами. Не говорю, что она иногда курит сигареты со школьными смотрителями[4], как будто она для них своя. Не говорю, что она любимица всего города, начиная с мэра, у которого она проходила летнюю практику, когда я работала в булочной. Я не говорю ничего такого, чтобы не навести Максима на мысль, что, хоть он никогда с ней не говорил, к ней он наверняка ближе, чем когда-либо будет ко мне.

Он поворачивает голову и внимательно смотрит на Жюли, сидящую через несколько столиков от нас. И тут певица начинает новую песню. Ту самую песню, которая шесть лет назад зазвучала в моих ушах через наушники плеера и заставила поставить под сомнение все, во что я верила. Максим смотрит на меня. Мы больше никогда об этом не говорили, но я вижу по его глазам, что он помнит.

– Мне очень нравится эта песня. Каждый раз, когда я ее слышу, она напоминает мне о тебе. Ты хорошо ее пела.

Я не свожу глаз с женщины за микрофоном. На миг я представляю себя на ее месте, как будто сама пою, и задаюсь вопросом, что чувствует человек, когда он в центре внимания. Я быстро отгоняю этот образ, но одна мысль не уходит. Впервые в жизни меня разрывают два противоположных желания: не привлекать к себе внимание и ни в коем случае не остаться незамеченной.

– Пойдем?

– Куда?

– Не знаю. Куда-нибудь.

Максим улыбается.

– Ты уверена? В последний раз, когда ты предложила что-то в этом роде, у нас были неприятности.

Я встаю.

– Ну и?

– Ну и не может быть и речи, чтобы ты делала что-то классное без меня.

Я шагаю, не имея ни малейшего понятия, куда мы идем. На мне теперь лежит обязанность сделать «что-то классное», но я даже представить не могу, что это может быть. Бо́льшую часть своего времени я провожу, бегая по кругу или разговаривая со стариком, который думает, что никто никогда не ступал на Луну. У меня нет старшей сестры, которая показала бы мне, что вошло в моду или вот-вот войдет, и телевизора у нас по-прежнему нет. Однажды кто-то сказал мне, что я как персонаж из серии книг «Ужастики», «со всем этим туманом вокруг». Я прочла их все, но не сразу поняла, что в них так притягивает. Теперь я знаю, что манит тайна. Тайна вокруг трагедии, которая однажды прошла и через мою жизнь.

– Я знаю, куда мы пойдем.

Через несколько минут мы оказываемся у церкви. Максим смеется, но тут же понимает, что я не шучу.