Кто ты, Билли Притти?

– Тебе же будет нужна работа. Не сразу, конечно, но все-таки, время-то идет быстрее, чем мы думаем.

Марсель всю жизнь проработал на почте. Он поступил туда в 18 лет, в общем-то случайно, благодаря своей сестре, которая беспокоилась за него и поговорила о нем с соседом. Ему протянули руку, и он не выпускал ее больше сорока лет. Когда я была маленькой, он с гордостью говорил: «Сорок три года в одной конторе», и я думала, что контора – это такое место, куда входят молодым, а выходят оттуда старым.

В ящике большого комода есть одна фотография: черно-белый снимок, на котором Марсель сидит за столом в окружении коллег. Он робко улыбается среди всех этих мужчин и женщин, некоторые из них почти втрое старше его, и, наверно, сегодня их уже нет в живых. Он как будто в центре внимания, и я всегда думала, что этот снимок был сделан вскоре после его прихода. Чтобы отметить его поступление на работу, в каком-то смысле. На его лице читается гордость, тогда как в чертах мужчины, который навис над ним и крепко держит его за плечо, угадывается усталость. Марсель работал в конторе. Не важно, чем он занимался, но он покинул поля, он, дитя деревни. Дитя мне-на-пле-вать.

Но притягивает меня эта фотография потому, что есть и другая, почти такая же, с одной лишь разницей: их разделяют четыре десятилетия. Марсель сидит за столом в окружении коллег, почти в той же позе, как будто время остановилось. На сорок три года. Очки с затемненными стеклами, усы, сигареты исчезли, и теперь все моложе его. Улыбка у Марселя больше не робкая, это улыбка человека, нашедшего свое место в жизни и объясняющего другим, как включать кофемашину, открывать сломанную дверь архива, пользоваться компьютерной программой, которая все время зависает. Так улыбается человек, который всех в своей конторе называет по имени.

Это фото, я знаю, было сделано в день его ухода на пенсию. Молодой человек исчез по щелчку пальцев. Он набрал вес, потерял часть волос, пережил много счастья и не меньше больших разочарований. Два снимка, сделанных в две секунды, но между ними уместилась вся жизнь. Жизнь на одном месте.

– Только не говори мне, что у тебя нет идейки на этот счет!

– Не знаю. Может быть, стану певицей.

Я вижу, как в долю секунды исказилось его лицо. Черты застыли, глаза бешено вращаются, губы поджаты. Глухой и безмолвный гнев обуял Марселя, все его тело передергивает. Правая рука ударяет по кухонному столу:

– Об этом не может быть и речи! Слышишь, Билли? Не может быть и речи. Певицей – никогда в жизни. Ты будешь жить, как все. Сдашь экзамены и поступишь в университет, мне плевать, на какой факультет, но ты пойдешь в университет, потому что так надо. А потом станешь чиновницей, учительницей, кем хочешь, об этом у тебя еще есть время подумать. Но пока я жив, я не дам тебе погубить свою жизнь.

И он уходит. Никогда я не видела его таким сердитым.

* * *

Вечером мы с Максимом возвращаемся на ту маленькую площадь, чтобы выпить на террасе в том же баре, что и вчера. Ряд двухколесных средств передвижения на месте, музыкальная группа тоже, и я даже вижу Жюли за столиком с Жад и еще тремя девочками из школы.

– Почему ты ее не любишь?

– А? Кого?

– Ту девчонку. В чем проблема?

– Что ты несешь? У меня нет никаких проблем.

– Гм, ладно.

– Это правда!

– Да верю я тебе, верю, – говорит он, улыбаясь.

Я обреченно вздыхаю.

– Я думаю… думаю, что завидую ей немного.

Максим ничего не отвечает, снова поворачивает голову к столику, где сидит Жюли, и какое-то время наблюдает за ней.

– Отсюда кажется, что тебе особо не в чем ей завидовать.

– Наверно, завидую ее скутеру, – говорю я, пытаясь его рассмешить.

Он пристально смотрит на меня несколько секунд и наклоняет голову набок, как будто что-то задумал. Потом отпивает глоток колы, ставит стакан на стол и встает, не говоря ни слова.

– Нет, Макс, постой! Куда ты? Останься!

Но он не обращает внимания. Я смотрю, как он идет решительным шагом к столику Жюли, проходит мимо, как будто не замечая ее, и делает вид, что удивлен, когда она машет ему. Они начинают разговаривать. Он держит руки в карманах, а она стоит в позе примы-балерины, ступни под прямым углом, грудь выпячена. В эту самую минуту они кажутся полной противоположностью друг другу, а ведь я всегда думала, что они из одной среды. Он расслаблен, она выглядит напряженной. Жюли отворачивается на долю секунды, и Максим смотрит на меня, чуть улыбаясь, а потом продолжает беседу как ни в чем не бывало. Они разговаривают. Долго. Пока на соседнем столике не опрокидываются стаканы. Жюли отскакивает, но слишком поздно. Ее кремового цвета платье все в содовой, и, разумеется, она в ужасе. Максим протягивает ей салфетку, потом нагибается, подбирает осколки и аккуратно кладет их на край стола. Они обмениваются еще несколькими словами, и Жюли бежит в туалет, а Максим, улыбаясь, возвращается ко мне. Подойдя к нашему столику, он кладет на него банкноту.

– Пошли? – протягивает он мне руку.

– Прямо сейчас?

– Да, лучше сейчас.