Кто ты, Билли Притти?

А потом мне вдруг больше не хочется быть здесь. Все тяготит меня: темная ночь, слишком маленький балкон, слишком громкая музыка, слишком много людей, слишком мало воспоминаний. Я толкаю дверь в квартиру.

– Куда ты?

– Я ухожу.

Он смеется, но смех звучит фальшиво.

– Ты, значит, всегда будешь это делать.

– Что?

– Уходить.

Я пожимаю плечами.

– Некуда уходить, когда ты ниоткуда.

Я поворачиваюсь к нему спиной, открываю застекленную дверь, перешагиваю через порог. В последний момент – впрочем, не стоит ли признать, что вся жизнь состоит из последних моментов, – я оборачиваюсь к нему.

– Ну что, ты идешь?

* * *

Я сбегаю по лестнице. Думаю: нужно, чтобы он не просто пошел за мной, нужно, чтобы он меня догнал. Я прыгаю через две ступеньки и меньше чем за минуту оказываюсь на улице с бешено колотящимся сердцем. Слышу, как за моей спиной хлопает дверь. И понимаю: если бы он ринулся вслед за мной, эта дверь, большая и тяжелая, не захлопнулась бы так быстро: выбегая, он придержал бы ее на несколько секунд.

Мне не хочется идти домой спать, но я не имею ни малейшего понятия, куда бы пойти. Я поворачиваю голову налево, потом направо, и мне кажется, что каждое наше решение – это выбор дороги, которая ведет к еще не известному нам пункту назначения. Меня останавливает какой-то звук за спиной. Я оборачиваюсь – и вот он стоит, сунув руки в карманы, с видом человека, знающего, что совершает ошибку. Я вижу в его глазах пламя, огонь настоящего момента, сжигающий все на своем пути. И в первую очередь – планы на будущее.

Через десять минут мы толкаем дверь крошечного бара, из тех, которых никогда не замечаешь. Даже проходя мимо каждый день. Через запотевшие стекла можно разглядеть сидящих за столиками редких завсегдатаев. Когда мы входим, все одновременно поднимают головы, но тут же возвращаются к своим разговорам. Со всех сторон звучат имена, хлопки по плечу, жирные смешки. Бармен за стойкой тоже смотрит на нас несколько секунд, потом отворачивается и продолжает прерванный разговор. Мы садимся в углу барной стойки, и я долго буду думать, что этот выбор – прежде всего способ не смотреть правде в лицо.

Бармен пододвигает нам два стакана – я не помню, чтобы мы делали заказ. Но это, кажется, нас особо не волнует. Мы чокаемся и пьем. Максим спрашивает, что я делала все эти годы. «С того раза, когда ты сказал мне, что всегда будешь со мной?» Он отвечает, что я не звонила, и это правда. Я ему не звонила. Он говорит мне: «Ты не изменилась», и я смеюсь над ним, потому что об этом он мне говорит в каждую нашу встречу, с восьми лет.

– Я знаю. Но ты не меняешься, Билли. Ты растешь, становишься женщиной, но не меняешься.

Я прыскаю со смеху в стакан и отпиваю глоток, чтобы снова наступило молчание. Женщиной – что за странная идея. Чтобы быть женщиной, надо же быть взрослой, правда? Но что означает быть взрослой? Конец детства? Если так, я, наверно, всегда была взрослой. Я отпиваю еще глоток и замечаю, что он пристально смотрит на меня, нахмурив брови.

– Как ты? – спрашивает он.

– Что у тебя произошло с последнего раза, когда мы виделись?

– С ночи в отеле?

– Да.

Он улыбается.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал четыре года жизни?

Я киваю.

И он рассказывает, что было после той ночи, когда мы заснули на полуфразе в четыре часа. Как на следующий день мама позвонила его приятелю под притянутым за уши предлогом и поняла, что никакого доклада не было. Как мама целыми днями выспрашивала, где он провел ночь, и нельзя было обмолвиться и словечком, не рискуя лишиться всего. Даже футбола. «Этот разрыв должен был произойти рано или поздно», – говорит он и добавляет: «В конце концов, мне исполнилось восемнадцать». Он умолкает, и я чувствую, что последняя фраза не проходная, как, например, «Сегодня хорошая погода», «Автобус уходит в 7:46» или «Я приготовил тебе спагетти». Я роюсь в памяти, глаза быстро двигаются вверх-вниз, как будто просматривают важный документ, и я наконец понимаю. Понимаю, что в тот день был его день рождения. В тот день, который я так ненавидела и до сих пор еще ненавижу. День, когда я позвонила в его дверь и он спросил, что я здесь делаю, с видом, который мне не понравился, а ведь его просто удивило странное совпадение. Я оказалась у его двери в день его совершеннолетия. Я ничего не говорю, пусть продолжает. Разматывает нить своей памяти, говорит про тот период, когда он сдавал экзамены, рассылал документы на подготовительные курсы, поступил в престижный лицей, который позволит ему продолжить учебу в той самой бизнес-школе, о которой для него всегда мечтали родители. «Вот и все. Ничего сверхобычного», – говорит он и уточняет: «Типичный путь». Я не реагирую, хотя ненавижу эти слова. Типичный для меньшинства, сверхобычный для огромного большинства. Опустошив свой стакан, он ставит его на стойку, машет бармену и поворачивается ко мне.

– Закажем еще?

* * *