Кто ты, Билли Притти?

«Это последняя песня, сейчас они зажгут свет». Эта мысль повергает меня в ужас. Я хватаю Максима за руку, и мы протискиваемся к выходу.

* * *

Я никогда не ездила в такси. Даже после вечеринок стараюсь всегда успеть на последнее метро, ночной автобус, ну или пройтись пешком. Остановить такси, назвать адрес, ехать куда-то, не беспокоясь о выскакивающих на счетчике цифрах, – все это для меня невозможно. Вопрос воспитания, думаю. Например, Марсель всегда ухитрялся не платить за парковку. Мы могли часами кружить, пока не найдем бесплатное место, но никогда, никогда я не видела, чтобы он опустил монетку в щель паркомата. Однажды, когда мне было лет семь, мы отправились на целый день к развалинам замка километрах в тридцати от нас. Когда мы вернулись, соседка спросила, какие у нас впечатления, и Марсель ответил: «Отличные, парковка была бесплатная». Она смеялась, пока не поняла, что это не шутка. Бесплатная парковка для Марселя стояла в одном ряду с красотой замка и была залогом удачного дня.

Эту историю я вспоминаю, прижавшись лбом к стеклу такси, которое везет нас к Максиму. Думаю о дедушке, которого никогда никуда не возили, если не считать той последней поездки в больницу. Я думаю о нем, и, как всегда, накатывает грусть, но впервые к ней добавляется чувство вины за крошечное предательство, которое я сейчас совершаю. Я ступила в мир, к которому он даже не прикоснулся.

* * *

Максим живет в маленькой комнате, когда-то предназначавшейся для прислуги, расположенной прямо над квартирой его родителей. Как и у меня, у него меньше десяти квадратных метров, чтобы жить, спать, есть. Вроде все похоже и в то же время совсем по-другому. Есть диван-кровать, кухонный уголок, крошечный душ. Но когда его полки пустеют, ему надо всего лишь спуститься на один этаж. И потом, он не платит за комнату.

Он вытягивает из-за кастрюль бутылку и наливает мне вина. Тем временем мой взгляд скользит по фотографиям, приклеенным скотчем к стене. На одной из них я узнаю его мать с лысой кошкой на коленях. И думаю, в этом вся она и ее отношение к жизни: кошка лысая, чтобы ни шерстинки не было на диване в ее гостиной. Есть и фото Шарлотты, снятой в сумерках летнего вечера. Ее лицо обрамляют развевающиеся волосы. Она смеется во все тридцать два зуба, и я не чувствую себя особо виноватой, что я здесь. Мне кажется, что и я, и Максим, мы оба сейчас теряем что-то, чем не слишком дорожим.

На улице еще темно, но рассвет, я знаю, недалек. Приметы его приближения почти незаметны: чуть менее густая чернота неба, чириканье воробьев, шум постепенно просыпающегося города. Скоро раздастся лязг мусоровоза, и это будет сигнал, что ночь сменилась днем.

Мы садимся на диван-кровать, который Максим не потрудился сложить или хотя бы убрать с него постельное белье. Он одним движением скидывает ботинки и отшвыривает их в угол комнаты, я следую его примеру, чтобы тоже опереться спиной о стену. У него такая же лампа, какая была у Марион и у большинства детей нашего поколения, разноцветная лампа в форме ракеты, в которой зеленые пузыри плавают в голубой жидкости, как медузы.

Я допиваю последний глоток и сползаю по стене вниз, пока не оказываюсь в лежачем положении. Кружится голова и легкий туман плывет перед глазами, но я улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что на потолке вижу ее. Одна среди пустоты, прикрепленная здесь без всякой логики, и, наверно, поэтому такая особенная, – светящаяся звезда. Кусочек детства, который я подарила ему много лет назад, совершивший путешествие во времени и пространстве, чтобы оказаться здесь. Над нашими головами.

Максим берет меня за руку. Он лежит так несколько секунд, потом приподнимается и, опираясь на локоть, смотрит на меня. Ласково запускает пальцы мне в волосы, не сводя с меня глаз. А потом целует меня. Его дыхание пропитано всевозможным спиртным, у губ привкус хмеля и едва уловимый привкус запретного. В этом поцелуе – вероятность, что его могло никогда не быть.

Максим стягивает свитер, и я тоже снимаю свой. Его рука скользит в ложбинку на моей шее, потом вдоль плеча. Он спускает бретельку моего лифчика. Я дрожу. На секунду он останавливается, потом продолжает. Снова останавливается ненадолго. Смотрит на меня, как будто каждую секунду хочет убеждаться, что эта почти обнаженная девушка в его постели – я. Да я и сама в этом сомневаюсь.

Это одновременно нежно, грубо и неловко. Это детство, которое сталкивается со взрослыми желаниями. Это головокружение от прыжка в другое измерение. Его горячее тело, влажная кожа, обжигающий взгляд. Это заразная лихорадка, распространяющееся пламя. И я горю, впервые в жизни горю. Ничего больше не существует, ничто не имеет значения. Ничто. И я даже не понимаю, что это опасно.

* * *