Кто ты, Билли Притти?

Из того периода своей жизни я помню только кислый запах простыней, на которых мы проводили все наши выходные. Помню полусон, вечно следовавший за экстазом; алкоголь, что мы лежа пили прямо из бутылки, когда нам надоедал чай. Помню тот самый чай: он купил его однажды в специализированном магазине, после того как нашел у меня в жестяной коробке пакетированный, с ароматом красных ягод. Помню крошки на матрасе, которые липли к нашей влажной коже. Фильмы, которые он включал на своем компьютере. Это была классика, но я об этих кинокартинах никогда не слышала. Позже, когда страсть станет не такой ненасытной, он будет водить меня в маленькие независимые кинотеатры, и я буду притворяться, будто нахожу красоту там, где на самом деле вижу только уходящее время на лицах молодых актеров, которые с того времени постарели. В одном из таких темных залов я скажу себе: раз желания привлекать к себе внимание у меня нет, надо жить, чего бы это ни стоило. Потому что умирают все, даже те, кого обессмертил кинематограф.

Иногда мы с Бенжаменом не видели дневного света, и я думала, что это и есть быть живыми. Покинуть мир, принадлежащий другим, чтобы изобрести свой. Создать собственный часовой пояс. Жить так полно, чтобы дня не хватало, чтобы вместить интенсивность жизни двух людей.

Однажды ночью, я уже почти заснула, он вдруг спрашивает меня, кем я хотела стать, когда была маленькой.

Я поворачиваюсь на бок, подперев голову рукой, и смотрю на него в темноте.

– Я хотела стать певицей.

– Вот как? Ты любишь петь?

Вместо ответа я только улыбаюсь.

Я не знаю, люблю ли я петь. Если я и пою, то только из-за Марселя, который когда-то сказал, что мне дали имя в честь знаменитой певицы. Имя – единственное наследство от матери. Единственное доказательство, что я не вышла из чрева пожилого месье, ездившего на красном ситроенчике. Хотя, разумеется, я сомневалась, действительно ли я люблю петь. Или я просто хотела делать что-нибудь, что связывало бы меня с этой женщиной, которую я безнадежно любила и о которой ничего не знала. Сегодня ночью впервые в жизни я осознаю, что певицей быть не хотела. Я хотела только быть дочерью своей матери.

* * *

Максим Журден. Мне случается набирать его имя в интернете. Первой всегда выскакивает его страница в соцсети. На ней давно нет никакой активности, и я просматриваю одни и те же фотографии, комментарии, все ту же информацию профиля. Ничего не меняется, но я все же ищу деталь, которая могла от меня ускользнуть. Он по-прежнему живет в Монреале, по-прежнему «в отношениях», у него по-прежнему 532 «друга». Пять лет назад он был на дне рождения у Габриэля. Три года назад провел неделю на горнолыжном курорте Мон-Трамблан. Но с тех пор – ничего. Я машинально просматриваю его профиль, кликаю, читаю то, что уже знаю. Думаю, я могла бы перечислить наизусть тех, кто поздравил его с последним днем рождения. Пусть даже в большинстве своем они написали всего по паре слов.

На одной фотографии он обнимает девушку на краю большого каньона. Из всех снимков на странице этот я рассматривала чаще всего. Я знаю, что это Агата: имя высвечивается, когда я навожу курсор на ее лицо. Кликаю и выхожу на ее профиль. Там тоже нет ничего, что уже не было бы мне известно. Она из Лилля, училась на факультете политологии в Париже. Любит «нормандский камамбер», Гийома Кане и кафе Fleurs de saison на Опаловом берегу. В числе всего прочего.

Я уже готова закрыть страницу, как вдруг что-то привлекает мое внимание. Строчка, датированная 19 марта, указывает на обновление статуса. Агата больше не «в отношениях». Она теперь «не замужем».

* * *

Бенжамен закрывает мне глаза руками и просит не смотреть. Он велит мне идти вперед, и я это делаю, стараясь ступать как можно непринужденнее. Но я слишком высоко поднимаю ноги, боясь обо что-нибудь споткнуться. «Еще всего несколько метров». Я не люблю сюрпризов, но, полагаю, это не лучший момент сообщать ему об этом. И я молча иду.

– Еще чуть-чуть…

Я слышу по его голосу, что он счастлив. Чувствую в его словах предвестие радостного момента и заранее улыбаюсь.

– Та-дам!

Он убирает руки, и яркий фиолетовый свет ослепляет меня. Мне требуется несколько секунд, чтобы прочесть неоновую вывеску. Буква «р» хаотично мигает, потрескивая. Я сразу вспоминаю Марселя и торговые центры, в которые мы приезжали к самому открытию. Ни от чего никогда мне не было так грустно, как от мигающей неоновой вывески с недостающей буквой. От уходящего времени. От угасающей современности.

Я поворачиваюсь к Бенжамену.

– Караоке?

Он кивает. Мне хочется бежать со всех ног, но я не сдвигаюсь ни на миллиметр. Моя улыбка исчезла, я это понимаю и делаю усилие, чтобы снова нацепить ее на лицо. Бенжамен как будто ничего не замечает. Он не знает, что я не пела много лет. Что я не напеваю ни за домашними делами, ни даже под душем. Что я иногда выключаю радио, едва заслышав первые ноты некоторых песен. Он не знает этого, но я ничего не говорю. Он берет меня за руку и увлекает внутрь.