Кто в армии служил, тот в цирке не смеется

Ну, вот и вечер. Уже давно прозвучала команда: «Отбой!», но жизнь в казарме не прекратилась. Старослужащие тихонько смотрели ротный телевизор, занавесив светомаскировкой все окна в казарме, чтобы свет от экрана не был виден из помещения дежурного по полку. Конечно, тот устраивал периодические проверки, но система уже давно была отработана. Для визуального контроля за проходящими по улице на подоконник сажался «смотрящий» из числа молодежи. На переговорное устройство возле тумбочки, где стоял дневальный по роте, вешалась зимняя шапка-ушанка. Делалось это для того, чтобы у дежурного офицера, когда тот включал у себя на пульте переговорное устройство для связи с каждым подразделением, в динамике слышалась только гробовая тишина. Значит, вся казарма спит!

Тишина — это хорошо. Но о тишине приходилось только мечтать. Можно ли добиться абсолютной тишины в помещении, где одновременно находятся сто, а то и больше, человек? Невозможно! Даже и не мечтайте.

Белозёров сидел возле окна и смотрел, как большие снежинки падают на землю, постепенно увеличивая и без того большие сугробы, которые завтра надо будет с утра убрать, ещё до приезда командира. Значит, завтра утренней зарядки не будет, все выйдут на «снежные работы» до самого завтрака, а потом и после него.

Постепенно в казарме наступает относительная тишина, иногда прерываемая возгласами типа:

— Сидоров, ты куда?

— В туалет, товарищ сержант.

— Что, до этого тебе времени было мало?

— Товарищ, капитан, за время моего дежурства никаких происшествий не случилось!

— Ты чё так орешь, сержант! Видишь, люди спят! Третья рота, подъём, учебная тревога! Становись! Рав-няйсь! Смирно! Отбой! Подъём! Отбой!

Всем спать и никаких хождений по казарме! Мать вашу…

— Иванов, ты куда?

— В Ленинскую комнату, мне «дедушка» Щукин приказал до утра написать письмо его девушке.

— Твою мать! Прости, господи… Да иди уже, не стой столбом.

Ну вот, вроде становится тише, тише, тише и… вдруг начинаются разговоры людей во сне! Прослужив два года, Белозёров так и не смог привыкнуть к этим ночным «гласам страдающей души». Всегда начинает кто-то один, словно запуская снежную лавину, а потом к нему неизменно, по необъяснимой причине, начинают подключаться и другие:

— Жаришный лопатка и противень, бистро! Бистро! Капуста хреново промиль, где весло для кофе? Оставь этот банка, «карась»! Отнеси этот булька со сгущёнкой «дедушке» Щукину… — это повар Жорик Тонаян.

— Раз, два, три, четыре… пятнадцать… восемнадцать!.. Раз, два, три… двадцать!.. Ну, где же эти сапоги? Ну, где, где, где? — это каптёр Свиридов.

— А-а-а! А-а-а! А-а-а! Оборзели «караси», ох, оборзели «караси-и-и»! Больно! Больно! Больно! — это «дед» Вася Щукин, видимо, кошмары снятся бедному. Снится, наверное, Васе, что молодые шустрые «караси» изловили и теперь жарят на сковородке старую щуку — его самого. Ну, погодите же!

— Второй взвод, сорок пять секунд, подъём!!! Спичка горит, не вижу движений, не укладываемся в норматив, спичка потухла! Отбой! Сорок пять секунд, подъём! Спичка горит! — Это Вася от увиденного кошмара проснулся, не спится му… чудаку! Всё врет, засранец. Спичка горит всего двадцать секунд.

— Взвод, отбой! Подъём! Кубышин, запевай мою любимую, всем подпевать!

Слышится тихая ругань, и высокий голос начинает петь…

Солист: То пойдет на поля, за ворота,

Взвод: В ШТАНАХ!

Солист: То обратно вернётся опять,

Взвод: БЕЗ ШТАНОВ!

Солист: Словно ищет в потёмках кого-то

Взвод: В ШТАНАХ!

Солист: И не может никак отыскать.

Взвод: БЕЗ ШТАНОВ!

Солист: Может, радость твоя недалёко,

Взвод: В ШТАНАХ!

Солист: Да не знает, её ли ты ждешь…

Взвод: БЕЗ ШТАНОВ!

Солист: Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,

Взвод: В ШТАНАХ!

Солист: Что же девушкам спать не даёшь?

Взвод: БЕЗ ШТАНОВ!

Взвод! Отбой! Всем спать… Мать… Не, ещё колыбельную, только тихо: «Катится, катится дембельский вагон… и… и… и». Уснул, гад.

И так почти каждую ночь. Спать в таком помещении может только молодой организм, который до этого бегал, прыгал, таскал помои, чистил картошку, стучал «морзянку», маршировал, копал ямы, потом эти ямы закапывал, а затем отдыхал, отрабатывая строевой шаг на плацу!

— Ножку тянем, тянем, недоучки! Запевай!

— Не плачь, девчонка, пройдут дожди, солдат вернётся, ты только жди!

— Отставить «Девчонку», вы её уже изнасиловали, придурки. Что, других песен нет?

— В сорок третьем на севере дальнем полк наш связистский отвагой рождён…

ОТБОЙ!!!

Только после этого ты проваливаешься в глубокую летаргию и не слышишь ничего! НИЧЕГО!!!

Маленькая победа

На другой день, когда Белозёров сдал дежурство по роте и пришёл в художественную мастерскую, от местного художника Коли по кличке Мастихин он узнал, что в его отсутствие опять приходил майор Хомяков. Увидав с порога Белозёровскую «статую непокорённой свободы», он остановился как вкопанный, сглотнул слюну и минут пять приходил в себя, уставившись на этот «ужас»! После чего, что-то пробурчав, типа: «А ну вас всех на хрен, мне что, больше других надо… Да пошли вы все в жопу…», вышел из мастерской и больше не появлялся.