Куджо

– Для меня важно. Действительно важно. Если ты не хочешь, чтобы мы развелись. Если хочешь, тогда, наверное, не важно. Я зол как черт, Донна. Я пытаюсь держаться, потому что… если у нас больше не будет возможности поговорить начистоту, надо поговорить прямо сейчас. Ты хочешь, чтобы мы развелись?

– Посмотри на меня, Вик.

С огромным трудом он заставил себя поднять взгляд. Может быть, он и вправду был зол как черт, но у него на лице отражался лишь горестный страх. Внезапно, словно ей с размаху заехали кулаком по зубам, она поняла, как ему тяжело. Его агентство разваливалось, что само по себе было плохо, а теперь в довершение ко всем прочим радостям – этаким гадким десертом после протухшего главного блюда – его брак тоже грозил развалиться. Ее накрыло волной нежности к этому человеку, которого она иногда ненавидела, а последние три часа так и вовсе боялась. У нее словно открылись глаза. Больше всего ей хотелось надеяться, что он всегда будет думать, что сегодня злился, а не… испытывал то, что сейчас отражалось у него на лице.

– Я не хочу разводиться, – сказала она. – Я тебя люблю. Кажется, я теперь поняла это заново.

На секунду в его глазах промелькнуло облегчение. Он опять подошел к окну, потом вернулся к дивану. Уселся и посмотрел на нее.

– Тогда почему?

Нежность тут же исчезла, уступив место сдержанной злости. Почему – это очень мужской вопрос. Уходящий корнями в концепцию мужественности, как ее себе представляют образованные западные мужчины конца двадцатого века. Мне надо знать, почему ты так сделала. Как будто она карбюратор с неисправным игольчатым клапаном или кухонный робот, у которого сбилась программа, и теперь он готовит на завтрак мясной рулет, а на ужин – яичницу. Ей вдруг подумалось, что женщин бесит не столько мужской шовинизм, сколько это мужское стремление к продуктивности в чем бы то ни было.

– Не знаю, сумею ли объяснить. Боюсь, прозвучит глупо, банально и мелко.

– А ты попробуй. Может быть… – Он прочистил горло, кажется, мысленно поплевал на ладони (снова эта проклятая продуктивность) и с ощутимым усилием выдавил из себя: – Я тебя больше не удовлетворяю? В этом все дело?

– Нет, – сказала она.

– Тогда в чем? – беспомощно проговорил он. – Черт возьми, в чем?

Ладно… ты сам напросился.

– Наверное, в страхе, – сказала она. – По большей части все дело в страхе.

– В страхе?

– Когда Тэд в саду, ничто не спасает меня от страха. Тэд… даже не знаю… он как белый шум. Как в телевизоре, когда тот не настроен на нужный канал.

– Тэд не так много времени проводит в саду, – быстро проговорил Вик, и было видно, что он готов рассердиться, готов обвинить ее в том, что она прикрывается Тэдом, чуть ли не сваливает на него всю вину. И когда он рассердится, они наверняка наговорят друг другу много такого, чего не следует говорить. По крайней мере, сегодня уж точно не надо. Донна знала, что не сумеет сдержаться. И все станет гораздо хуже, чем есть. Сейчас они словно передавали друг другу что-то очень и очень хрупкое. Что-то, что очень легко сломать.

– В том-то и дело, – сказала она. – Пока что он чаще со мной, чем в саду, но когда его нет… сразу чувствуется контраст. – Она посмотрела на Вика. – Тишина кажется очень громкой, когда его нет. Поэтому мне стало страшно. Сейчас он в саду по полдня три раза в неделю. На следующий год будет уже по полдня пять раз в неделю. Еще через год – пять полных дней. Я представила все это время, которое надо куда-то девать, и мне стало страшно.

– И ты решила потратить часть времени, трахаясь на стороне? – с горечью спросил он.

Ее больно задели его слова, но она продолжила, стараясь не повышать голоса. Стараясь выразить свои мысли как можно четче. Он спросил. Она отвечает.

– Я не хочу вступать в библиотечный комитет или в больничный комитет. Не хочу организовывать ярмарки выпечки или субботние благотворительные обеды и следить, чтобы все, кто участвует в готовке, не принесли одинаковые запеканки из одинаковой готовой смеси. Не хочу постоянно смотреть на одни и те же унылые лица и слушать сплетни об общих знакомых. Не хочу перемывать людям кости.

Теперь слова лились неудержимо. Она уже не смогла бы остановиться, даже если бы захотела.