Куджо

Роджер кивнул, секунду подумал и пожал плечами.

– Да, я понимаю, в чем суть. Но ни старик, ни сынуля не согласятся. Им хочется поскорее похоронить старого…

– Да, да, да! – воскликнул Вик так громко, что Роджер вздрогнул. Он вскочил на ноги и принялся расхаживать взад-вперед по короткому проходу. – И они полностью правы. Профессор Шарп умер, и его надо похоронить. Как уже похоронены «Колючки». Но старик и сынуля должны понять, что его нельзя хоронить втихаря. Вот в чем дело! Его нельзя хоронить как какого-то мелкого мафиози… или умершего от холеры беднягу, которого перепуганные родные спешат поскорее закопать.

Он наклонился так близко к Роджеру, что они почти соприкоснулись носами.

– Нам надо заставить обоих понять, что профессор Шарп никогда не упокоится с миром, если не устроить ему пышные публичные похороны. И пусть его оплакивает вся страна.

– Ты с ума… – начал было Роджер и осекся.

В его глазах больше не было растерянности и страха. Его лицо стало твердым и собранным, во взгляде мелькнула безумная искорка. Он широко улыбнулся. Увидев эту улыбку, Вик так обрадовался, что забыл и о Донне, и о том, что она натворила, – забыл впервые с тех пор, как прочел письмо Кемпа. Работа захватила его целиком, и только потом, уже задним числом, он с изумлением осознал, что очень давно не испытывал этого чистого, пьянящего, восхитительного удовольствия от погружения в дело, которое он знает, и любит, и делает по-настоящему хорошо.

– По сути, он лишь повторит то, что не раз говорил сам старик Шарп, – продолжал Вик. – Но если те же слова скажет профессор Шарп…

– Круг замкнется, – пробормотал Роджер и закурил новую сигарету.

– Вот именно. Это будет финальная сцена в трагическом фарсе о «Малиновых колючках». Что было, то прошло. Мы осознали свои ошибки и сделали выводы. А теперь идем дальше…

– …проглотив горькую пилюлю. Да, старику это понравится. Публичное покаяние… прилюдное самобичевание…

– И вместо того чтобы уйти осмеянным и презренным, он уйдет достойно. Как говорил Дуглас Макартур, старые солдаты не умирают, они просто уходят вдаль. Это лежит на поверхности. А в глубине будет еще некий тон… некое чувство… – Тут он вступал на территорию Роджера. Вик знал, что если сумеет обрисовать в общих чертах ту идею, что пришла ему в голову за кофе в «Бентли», Роджер ее разовьет и оформит как надо.

– Макартур, – тихо проговорил Роджер. – Собственно, да. Тон, конечно, прощальный. Чувство – скорбь и печаль. Пусть люди прочувствуют, что с профессором обошлись несправедливо, но прозрение грянуло слишком поздно. И… – Он умолк и почти испуганно взглянул на Вика.

– Что?

– Вечерний эфир, – сказал Роджер.

– Э?

– Этот ролик. Его надо ставить в вечерний эфир. Он для родителей, не для детей. Так?

– Ага.

– Если нам дадут его снять.

Вик улыбнулся.

– Нам дадут его снять, – сказал он и добавил, используя собственное выражение Роджера для хорошей рекламы: – Это танк, Роджер. Если надо, попрем напролом, сметая все на своем пути. Главное, чтобы к приезду в Кливленд у нас было что-то конкретное…

Они еще целый час просидели в душном крошечном зале, а когда возвращались в отель, оба потные и уставшие, на улице уже стемнело.

* * *

– Мам, когда мы поедем домой? – спросил Тэд тусклым голосом.

– Уже скоро, милый.

Она посмотрела на ключ в замке зажигания. На брелке висели еще три ключа: от дома, от гаража и от багажника «пинто». И кожаный ярлычок с клеймом в виде гриба. Донна купила этот брелок в апреле, в бриджтонском универмаге. Тогда, в апреле, она была растеряна и напугана и знать не знала, что такое настоящий страх. Настоящий страх – это когда ты пытаешься закрыть окно у сиденья своего малыша, а у тебя по рукам течет пена из пасти бешеного пса.

Она потянулась к брелку. Дотронулась до кожаного ярлычка. И тут же отдернула руку.

Вот страшная правда: она боялась включать зажигание.

На часах – четверть восьмого. На улице было еще светло, хотя тень «пинто» уже почти дотянулась до двери гаража. Донна не знала, что именно в эти минуты ее муж и его бизнес-партнер смотрят рекламные ролики с профессором Шарпом в крошечном зале студии «Зримый образ» в Кембридже. Она не знала, почему никто не ответил на ее сигнал SOS. В книгах кто-то всегда приходит на помощь. Это награда для героини, додумавшейся до такой гениальной идеи. Но никто не пришел.

В доме у подножия холма наверняка должны были слышать ее гудки. Может быть, там все пьяны. Или, может, владельцы тех двух машин в переднем дворе (в палисаднике, машинально поправила она себя, здесь говорят «в палисаднике») куда-то уехали на третьей машине. Жаль, что отсюда не видно этого дома; его закрывал склон холма.

Наконец она перестала сигналить. Она боялась, что если долго жать на клаксон, можно посадить аккумулятор, который не меняли с тех пор, как они с Виком купили машину. Она очень надеялась, что «пинто» заведется, когда мотор остынет. Раньше всегда заводился.