Куджо

Тэд расплакался. Точно так же, как плакал, когда был младенцем: его губы скривились дрожащей дугой, слезы потекли по щекам еще прежде, чем раздались первые всхлипы. Она обняла его и прижала к себе, попросила прощения, сказала, что не хотела его обидеть, просто ей тоже сейчас тяжело, но скоро все кончится, скоро придет почтальон, и они сразу поедут домой, и она вымоет ему голову, и все будет хорошо. А про себя думала: Значит, ты не хотела становиться такой же, как мама? Ты хотела быть лучше? Ну, флаг тебе в руки. Потому что ты точно такая же, как она. Когда тебе плохо, ты тоже делаешь так, чтобы всем вокруг было плохо. Дочурка вся в маму, яблочко от яблони… ну, в общем, понятно. И может быть, когда Тэд подрастет, он начнет относиться к тебе точно так же, как ты относишься к своей ма…

– Мам, почему здесь так жарко? – спросил Тэд тусклым голосом.

– Парниковый эффект, – рассеянно отозвалась она. Ничего у нее не получится. Она поняла, что не справится. Если сейчас проходил некий последний экзамен на материнство – или в целом на взрослость, – она безнадежно его завалила. Сколько они тут сидят? Часов пятнадцать, не больше. И она уже еле держится, чтобы не развалиться на части.

– Можно я выпью «Доктора Пеппера», когда мы вернемся домой? – спросил Тэд. Смятый, промокший от пота листок со Словами против чудовищ лежал у него на коленях, как тряпочка.

– Конечно, можно, – сказала она и обняла его еще крепче. Его тело было пугающе твердым, словно одеревеневшим. Нельзя было кричать на него, подумала она, еще больше смутившись. Если бы я на него не кричала…

Она поклялась себе, что постарается справиться лучше. Потому что уже совсем скоро придет почтальон.

– Мне кажется, что чудови… что собачка нас съест, – сказал Тэд.

Она не стала ничего говорить. Куджо по-прежнему было не видно. Он не вышел на звук мотора. Возможно, он спит. Возможно, он уже умер. Это было бы здорово… особенно если он умирал медленно. В страшных мучениях. Донна опять посмотрела на заднюю дверь. Так заманчиво близко. Но дверь заперта. Теперь можно не сомневаться. Когда люди надолго уходят из дома, они запирают все двери. Будет глупо ломиться в закрытую дверь, тем более что уже совсем скоро придет почтальон. Если уж взялся играть, играй так, будто все по-настоящему, иногда говорил Вик. Значит, так и поступим. Тем более что тут у них не игра. Тут все как раз таки по-настоящему. Лучше исходить из того, что пес жив и просто лежит в гараже, где тенек.

Стоило только подумать о тени, и ее рот переполнился слюной.

Уже почти одиннадцать. Еще через час, ближе к двенадцати, Донна заметила что-то в высокой траве у подъездной дорожки со стороны пассажирского сиденья. Она четверть часа разглядывала эту штуку и наконец поняла, что это старая бейсбольная бита с ручкой, обмотанной изолентой.

Спустя пару минут, почти в полдень, из сарая вышел Куджо, тупо щурясь на солнце своими красными, слезящимися глазами.

* * *

Когда они приедут уже за тобой,
Защелкнут браслеты у тебя за спиной,
Когда не дадут вернуться домой
И крепко запрут за тюремной стеной…

Приятный, но слегка вымученный голос Джерри Гарсия плыл по длинному коридору. Выкрученный на полную громкость радиоприемник искажал голос, и казалось, что он звучит в гулкой стальной трубе. В соседней комнате кто-то стонал. Утром, когда он пошел бриться в вонючий общественный туалет, один писсуар был забит чьей-то блевотой, одна раковина – вся забрызгана засохшей кровью.

Ты все что угодно им там говори, пел Джерри Гарсия, забудь лишь, что знаешь меня, Шугари.

Стив Кемп стоял у окна в своей комнате на пятом этаже общежития портлендского отделения Ассоциации молодых христиан. Смотрел на Спринг-стрит и прислушивался к своим ощущениям. Ему было паршиво, а почему – непонятно. В голове было паршиво. Он постоянно думал о Донне Трентон: как он ее пялил в свое удовольствие, а потом почему-то не сделал ей ручкой, а решил задержаться. Ради чего? Что вообще произошло?