Куджо

Он свернул на шоссе номер 495 и поехал на запад к Нью-Йорку и дальше – к тихим просторам Айдахо, куда в свое время уехал сам Папа Хемингуэй, когда состарился и смертельно устал от всего. Настроение стремительно улучшалось, как бывало всегда, когда он рвал старые связи и мчался дальше, – восхитительное, совершенно волшебное состояние, которое Гекльберри Финн называл весенней лихорадкой, когда хочется бросить все и уехать, чтобы увидеть что-нибудь новенькое. В такие минуты он чувствовал себя заново рожденным, чувствовал себя человеком, обладающим величайшей в мире свободой – свободой создать себя заново. Он бы искренне удивился, если бы ему сказали, что и в Мэне, и в Айдахо он все равно будет в ярости швырять ракетку на землю, когда проиграет гейм в теннисном матче; что он откажется пожать руку сопернику, если вдруг проиграет весь матч. Стив Кемп пожимает соперникам руки, только когда побеждает.

На ночь он остановился в маленьком городке под названием Туикенем. Уснул быстро и без труда. Он убедил себя, что разгром дома Трентонов – не буйство отвергнутого, обезумевшего от ревности любовника, а продуманный шаг революционного анархиста, чтобы растормошить парочку сытых, жирных свиней из среднего класса, которые исправно оплачивают налоги и телефонные счета, тем самым поддерживая правительство, где сплошные фашисты. Это был смелый поступок, обусловленный чистым, праведным гневом. Его способ сказать «власть народу», о чем он старается заявить во всех своих стихотворениях.

И все же, засыпая на узкой кровати в мотеле, он размышлял, что подумала Донна, когда вернулась домой. Это были приятные мысли, и он уснул улыбаясь.

* * *

В половине четвертого Донна окончательно поняла, что почтальон не придет.

Она сидела, приобняв разморенного, впавшего в тяжелую дрему Тэда. Его губы распухли от жары, лицо покраснело, как в лихорадке. У них еще оставалось чуть-чуть молока, и скоро она предложит Тэду его допить. Последние три с половиной часа – дома они бы сейчас отдыхали после обеда – солнце палило нещадно. Даже с двумя приоткрытыми окнами температура в машине была не меньше ста градусов. Машина всегда нагревается, если оставить ее на солнце. Только в нормальных условиях, если машина нагрелась, ты открываешь все окна, включаешь вентилятор и мчишь с ветерком. Помчим с ветерком – какие чудесные слова!

Она облизнула губы.

Она периодически открывала оба окна до конца, чтобы создать небольшой сквознячок, но всегда ненадолго. Она боялась оставлять окна открытыми. Боялась, что ее сморит сон. Ее пугала эта кошмарная жа- ра – больше всего из-за Тэда: как бы с ним не случился тепловой удар, – но еще больше ее пугал Куджо, его слюнявая морда в хлопьях пены, его хмурые красные глаза, глядящие на нее в упор.

В последний раз она открывала окна до конца, когда Куджо уходил в сарай. Но теперь он вернулся. Сидел в тени, протянувшейся от сарая, и глядел на «пинто», низко опустив голову. Земля под его передними лапами была влажной от накапавшей слюны. Периодически пес рычал и хватал воздух зубами, словно ему что-то мерещилось.

Сколько нам еще ждать? Сколько нам ждать, пока он не сдохнет?

Она была женщиной рациональной. Она не верила в чудовищ из шкафа; она верила только в то, что можно увидеть глазами и потрогать руками. Слюнявый сенбернар, сидящий в тени сарая, не был каким-то потусторонним чудовищем; это просто больное животное, укушенное бешеным скунсом или лисицей. Он не явился преследовать лично ее, Донну Трентон. Это не пастор Диммесдейл из «Алой буквы», не Моби Дик в облике пса. Не четвероногая кара судьбы.

И все же… она уже почти решилась добежать до двери на заднем крыльце Камберов, но тут Куджо вышел наружу, пошатываясь на ходу.

Тэд. Все завязано только на нем. Его надо спасать. Пора прекращать жевать сопли и хоть что-нибудь сделать. Он уже стал заговариваться и путаться в словах. Он как будто терял связь с реальностью. Его глаза совершенно остекленели, точно у боксера, которого лупят, как грушу, и он уже потерял всякую координацию вместе с выбитой капой и ждет только последней серии ударов, чтобы без чувств рухнуть на ринг. Все это пугало Донну и обостряло ее материнский инстинкт до предела. Все завязано только на Тэде. Будь Донна одна, она бы уже давно побежала к двери. Ее удерживает только Тэд, потому что ей страшно представить, что будет, если пес бросится на нее и Тэд останется в машине совсем один.