– Стой! – Лавиэлль рванулась следом – и тут же попыталась вырваться из рук Арона, удержавшего её за плечо. – Святой отец, зачем?! Эта тварь… Она должна…
– Она поплатилась за то, что сделала с вашей семьей, и ещё поплатится, поверьте, – сказал дэй. – За ней стояли силы, которые не простят ей провала и покарают её с такой жестокостью, на которую ни вы, ни я, ни стража не способны. Но сейчас вы можете потерять ещё и дядю, и я предпочту спасти его вместо того, чтобы вершить бессмысленное возмездие.
– Дядю? Что…
– Вы слышали Кэйрмиль. Дух Раксэны нашёл себе тело и идёт мстить.
– Чьё…
– Нет времени объяснять. Но нам нужно то зеркало, что связывает Клаусхебер с охотничьим домиком.
Лавиэлль стояла, кусая губы, переводя отчаянный взгляд с кустов шиповника на синий замок за своей спиной.
Джеми стоял рядом, понимая лишь то, что он почти ничегошеньки не понимает. Вернее, понимает куда меньше, чем ему бы хотелось.
– Элль, – сказал дэй мягко, – либо вы немедля ведёте нас к зеркалу, либо в скором времени вам снова придётся открывать двери фамильного склепа Норманов.
Выпустив воздух сквозь судорожно сжатые зубы, Лавиэлль побежала к дверям Клаусхебера.
Мелкими шажками, будто прилипая ступнями к половицам, Орек приближался к зеркалу – с пустым и кротким взглядом грызуна, завороженного хищником, со страхом, плещущимся на дне зрачков.
– Раксэна? – неуверенно спросил он у девушки по сторону стекла. – Это правда ты?
Та склонила голову набок, вглядываясь в мужа так, как смотрят на хорошо знакомого человека, когда внезапно видят его другими глазами. Хотя сейчас Раксэна
В конце концов, её собственные давно достались червям.
– Так ты меня узнал, – сказала она. – Даже в этом теле. Надо же.
Герцог замер перед стеклом в человеческий рост, робко встречая её неотрывный взгляд.
При жизни в глазах девушки, которой он обещал быть вместе до грани нового перерождения, мягко синели осенние сумерки. Сейчас они светились в темноте.
– Так это была ты? Всё это время? – Орек почти шептал. – Почему? Что не дало тебе уй…
Договорить он не успел. Впрочем, ответ на оборванный вопрос и без того был очевиден – хотя бы потому, что руки, появившиеся из зеркальной рамы, заключили герцога в свои объятия.
Отнюдь не любовные.
– Что за зеркало? – пропыхтел Джеми, стараясь угнаться за дэем, пока они оставляли позади ночную тишину, ступеньки, доспехи, гобелены и хитрую паутину коридоров Клаусхебера.
– Потайной выход, – откликнулся дэй.
Арон вроде и не бежал, просто быстро шёл – однако неведомым образом не отставал от бегущей Лавиэлль и опережал Джеми, почти выбивающегося из сил.
– Такой же, как был в штаб-квартире…
– Да.
– А ваш крест из цвергова серебра?
– Верно.
– И вы знаете, чьё тело занял призрак?
– Ташино.
Джеми, споткнувшись на ровном месте, едва сумел избежать встречи собственного носа с тёмно-серой ковровой дорожкой, выстилавшей картинную галерею.
– Похоже, при подобном таланте нашей королевы наживать неприятности мы освободимся от рыцарской клятвы куда скорее, чем хотелось бы, – констатировал Алексас так спокойно, что Джеми сделалось жутко. – Решит сразу много проблем, но я всё же предпочёл бы ещё пострадать.
Джеми вдруг вспомнилось, как он впервые истощил свой резерв. Ему тогда было восемь, и Алексас настаивал, чтобы он не вздумал практиковаться в магии без присмотра магистра или Найджа. Конечно, Джеми не послушал: ему слишком хотелось наконец-то сотворить полноценную иллюзию, и не какую-нибудь маленькую бабочку, а человека. Например, маму. Он, конечно, понимал, что это будет не настоящая мама, но можно же на момент-другой притвориться, что она настоящая, верно?..
Когда Джеми очнулся, первым, что он увидел, был Алексас, сидящий у его постели. Брат не ругался на него, не повысил голос и на все его извинения отшучивался, вот как сейчас. Слова Джеми уже не помнил: только сам факт шуток и тот же спокойный тон.
А потом Бэрри сказала, что пока магистр зельями и чарами оттаскивал Джеми от той грани, где до смерти – всего лишь шаг, Алексас в щепки разбил свою корду.
Тогда Джеми не совсем понял, что может толкнуть на такое. Особенно учитывая, как бережно Алексас относился к своим вещам. Зато сейчас, испытывая бессильную злость на себя, снова не сумевшего уберечь кого-то очень дорогого, понимал немного лучше.