Купель Императрицы

Он стиснул зубы. У меня свело скулы и скрутило живот. Понимая, что и мне может не хватить сил, чтобы удержать сознание, я тряхнул головой, и не обращая более внимания ни на муки, ни на брань наставника, принялся сшивать быстро и без остановки. Перчатки стали липкими от крови. Пот катил градом с моего лба, и я смахивал его предплечьями то одной, то другой руки. Через несколько минут, в которые я, как мне показалось, не сделал ни единого вдоха, первый разрыв был зашит и стянут. Я начал жадно глотать воздух и облизывать пересохшие губы. Промокнув шов тампоном, я обильно обработал его раствором. Стежки не претендовали на вымпел «портной года», но рана не расходилась, и это меня несколько успокоило и добавило уверенности. Сменив иглу, я снова набрал полные легкие воздуха и принялся за вторую рану. Она далась легче и быстрее: моя рука держала иглу крепче и уверенней. Старик уже не ругался и даже не стонал – потеря сознания была для него благом. Монитор начал издавать какие-то звуки, не говорившие мне ни о чем, но сердечная волна жила. Еще одна короткая передышка – и в дело пошла третья игла. Наконец, затянув последний шов, и обработав его, я просиял:

– Я смог! Харон! Я сделал!

Последовал тихий выдох Старика, а вслед за ним операционную наполнило ровное, протяжное гудение монитора. Я посмотрел на экран: почти все числа на нем обнулились, и сердечная волна сменилась ровной линией. Я выронил иглу. С моего лица словно бы сошла вся кровь, в глазах потемнело и по спине пробежал холод. Передо мной – одиноком в этом подземном каземате – на залитом кровью столе, лежало бездыханное тело наставника, еще минуту назад служившее ему вместилищем души. Несколько секунд, на которые время замедлило свой бег, я стоял парализованный растерянностью и страхом. В ушах тяжелыми ударами пульсировала кровь. Я отшатнулся к стене, и сполз по ней на пол; снял и отбросил в сторону перчатки. От частого дыхания моя голова закружилась. Я блуждал глазами по операционной, словно по ней были разбросаны фрагменты ответа на вопрос «что дальше?». В голове зазвучали слова Харона: «…выходят отсюда только ногами вперед».

– Черта с два! – крикнул я, вырываясь из ступора и вскакивая с пола.

Отмахнув в сторону столик с инструментами, я склонился над Стариком: мои руки, одна поверх другой, легли ему на грудину.

– Ногами вперед ты у меня не выйдешь!

XI. Интермеццо

Город, убаюканный неспешным течением Невы, дремал под пологом белой ночи. Невские волны шептались на ступенях Дворцовой набережной, разбивались о Стрелку Васильевского острова, и степенно набегали на песчаный берег Екатерининской куртины. А влюбленные пары и романтики-одиночки, позабыв про сон, упивались вином беспечной молодости, беззаботно прогуливаясь по гранитным набережным и вольным площадям города, любуясь красой его величавых дворцов и соборов, и пленяясь невесомым взлетом чугунных крыльев его мостов…

XII. Диомида

Меня бил озноб. Уже полчаса я сидел в душевой под градом горячей воды, но согреться не мог. Кровь, размокая и теряя свой густой цвет, струйками стекала с пальцев и исчезала в сливной решетке. Кафель пола и стен, запотевшие зеркала – все плыло. В ушах по-прежнему гудел назойливый, монотонный сигнал монитора. А перед глазами стояли раны Старика, зашитые, но все равно кровившие при каждом нажатии моих рук на его грудину. Поднявшись на отяжелевшие ноги, я подошел к зеркалу, стер испарину со стекла, и посмотрел на свое отражение: на меня глядел едва узнаваемый человек, с осунувшимся лицом и красными глазами. Кое-как одевшись, я побрел в кают-компанию. Все в ней оставалось на своих местах, но теперь выглядело иначе. Все изменилось. Я изменился. Упав на стул, и сложив на столе руки, я склонил на них голову. Чернеющее ничто обволокло мое сознание, и мертвецкий сон поглотил меня.

Разбудило меня постукивание по плечу. Я резко поднял голову, обернулся и вскочил со стула. Передо мной стоял Харон. Он был одет в свою обычную домашнюю одежду. Лишь жилет не был застегнут: тонким серебряным мостом между его бортами служила цепочка часов, от средней пуговицы правого борта убегавшая в карман противоположного. Я поддержал наставника за плечо. Он старался не выказывать слабости, но в его осанке и дыхании она чувствовалась.

– Как? Зачем ты поднялся? Который час? Как ты себя чувствуешь? – затараторил я.

– Успокойся, Парень, – слабо улыбнувшись, ответил Старик.

Он протянул мне руку, и я принял ее. Другой рукой Харон накрыл наше рукопожатие. После паузы, смотря мне в глаза, он с дрожью в голосе произнес:

– Ты молодец, Парень. Молодец.

У меня к горлу подступил ком, как в тот момент, когда мертвая линия на мониторе сменилась живой волной.

– Ты присядь! – очнулся я.

Обойдя Харона, я выдвинул ему стул.

– Парень, я не настолько плох, – снова улыбнулся Старик.

– Но как ты поднялся? Ты же потерял столько крови! И как смог одеться? Боль же должна быть адской? – снова затараторил я.