Купель Императрицы

Харон поднял взгляд на стену над граммофоном, где висела одна из морских картин, изображавшая шторм и два корабля с изодранными парусами, противостоящие натиску стихии.

– Вот они, – проговорил наставник, – Надежда и Фортуна!

Он обвел взглядом все картины в кают-компании. Уделив им больше внимания, чем в первый день, я увидел, что все они изображали вехи кругосветного путешествия. Харон взял со стола листы с рисунками. Перебирая и просматривая их, он продолжал:

– Приступив к наведению порядка на палубе Надежды, на носу корабля, в обрывках парусины, была обнаружена лишенная сознания девушка. Позднее Григорий Лангсдорф сделал несколько набросков.

Харон положил передо мной три листа бумаги. Я взял их в руки. Рисунок на первом изображал девушку со спины, облаченную в изящное платье, стоящую на палубе корабля и укрывающуюся от солнца под японским зонтиком. Из-под зонта по ее спине струились длинные волосы. Другой рисунок запечатлел ее сидящей в плетеном кресле за чтением книги. А с третьего листа бумаги, с изображенным на нем лицом девушки, на меня смотрели те самые изумрудные глаза и манили те самые чувственные губы! Это была она! В том не могло быть сомнений! Надпись под рисунком гласила: «Диомида, Апреля 29-го, 1806 года».

– Диомида… – произнес я.

– Диомида, – повторил наставник. – Так она назвалась, когда спустя сутки пришла в сознание. Ее ты видел?

– Как такое возможно? – не в силах отвести глаз от рисунка, спросил я. – Сколько же ей должно быть лет?

– Сто восемьдесят пять, – отчеканил Харон, – если считать с момента ее появления на борту Надежды. Но мы ведь знаем, что она родилась не на корабле, и уж точно не в возрасте… скажем, двадцати лет. Но даже число двести пять можно ставить под сомнение, зная, что внешне она никак не меняется. Впрочем, правильнее будет сказать: использует одну и ту же внешность. А ее истинный облик не говорит нам о ее возрасте ровным счетом ничего. Хотя бывали здесь ученые всех мастей, из каких-то там их секретных служб – не всем, правда, удалось уйти живыми, но… – брали у существа образцы кожи и крови, и узнали немало полезного: и про воздействие на нее углекислого газа, и про то, что низкие температуры, вплоть до полной заморозки, способны ее разве что, так сказать, усыпить, но не убить. Она нечто вроде земноводного. Как те лягушки с Аляски, что замерзают до состоянии льда, а отмерзая, продолжают свое нормальное существование. Невольно уверуешь в сказку про Ивана Царевича и Царевну Лягушку. Но вот о ее возрасте эти, прости Господи, ученые, увы, ничего вразумительного сказать пока не смогли. А уж ее способности управления водой – и вовсе вне всякого нашего понимания. Не говоря уже об иных ее талантах, не поддающихся разумению.

Я положил листы с рисунками на стол и откинулся на спинку стула. Харон налил вина в наши опустевшие бокалы, сделал глоток и продолжал рассказ:

– Ее нашли запутавшуюся в парусине, словно спеленутую, абсолютно обнаженную, если не считать одеждой нательный серебряный крест – увитую локонами длинных, рыжих волос. Врач осмотрел ее на месте, и в ее приоткрытом рте он нашел небольшую серебряную монету. «Обол Харона!», – пронеслось среди матросов, и те покрыли себя крестным знамением. Врач, однако, заключил, что девушка жива. Она была бледной, можно сказать – синей, и сердце ее едва билось. Но в ее появлении матросы усмотрели дурной знак. Невзирая на их гомон и непрекращающиеся крестные знамения, капитан приказал разместить девушку в юте, подле своей каюты, а врачу – предпринять все необходимые меры к сохранению ее жизни, и неусыпно следить за ее здоровьем, и незамедлительно сообщать о всех изменениях в оном.

– Недобрый знак? – поинтересовался я.

– А как ты хотел, Парень? Достаточно уже того, что фрегат был полон мужиков, проведших в плавании три года, и почти не знавших в то время женщин. Ведь не в каждом порту, и не каждому матросу, дозволялось сходить на берег. Разве что на острове Нуку-Хива – том самом, Полинезийском, что в ту пору населяли людоеды – дым стоял, так сказать, коромыслом. Там едва ли не каждую ночь на корабли пускали десятки туземок, желавших распутствовать. И в этом их желании им нисколько не отказывали. Теми ночами на кораблях спали мало. А утром девушек выстраивали на палубе, пересчитывали, как и накануне, благодарили подарками, и вплавь отправляли обратно на остров. Вот тогда-то матросы в полной мере утолили свою плотскую жажду. Но утолить ее на все время плавания, увы, не смогли. Офицерский состав, с дипломатическими визитами, – другое дело: им каждый порт был открыт. Особенно в утолении своего сладострастия отличился господин Резанов, при любой портовой оказии охотно пользовавшийся услугами женщин определенного толка, и безо всякого стеснения и приличия приводивший их на борт корабля. После одного из таких визитов, камергер двора Его Величества лишился крупной суммы денег и золотой табакерки…

Заметив мой переменившийся взгляд и улыбку, которую мне никак не удавалось скрыть, Харон одернул себя: