Купель Императрицы

– Ты сам не отвечаешь на мои вопросы, – протестовал я. – Откуда известно, что шлюп Фортуна существовал? Если я нигде не прочту о третьем корабле, если о нем нет никаких упоминаний в общеизвестной истории, тогда откуда ты это знаешь? И если Александр Первый сжег все письма, в которых, возможно, содержалась информация о событиях происходивших на Надежде, тогда откуда тебе в таких подробностях известно все происходившее? Ответь же!

Харон отпрянул от стола. Он застегнул жилет, оправил его, и, смотря мне в глаза, произнес тоном, не подразумевавшим ни шутки, ни лжи:

– Макар Иванович Ратманов – мой прапрадед!

В этот миг с кухни донесся сигнал прибывшего подъемника, нарушая важность момента. Но моего изумления он не умерил. Старик прочел его в моих глазах и выдержал паузу, давая мне время прийти в себя. А затем, не сказав ни слова, вышел в коридор. Через минуту с кухни послышался радостный возглас наставника. Я поднялся из-за стола, чтобы пойти к нему, но он сам вернулся в кают-компанию, держа в руке прибывший груз: это была небольшая стеклянная банка, со стеклянной же крышкой под бугельным замком. А в банке, наполненной водой, находилась…

– Рыбка?! – искренне удивился я.

– Она самая, – Харон подошел ко мне. – Гляди, какая красавица. Золотая! Желание загадаешь?

– Она ведь – черная, – поправил я его.

– Это окрас такой, – объяснил наставник, продолжая излучать радость. – О! Смотри, как на свету ее чешуйки золотом отливают. А глаза! Называется – Телескоп Бабочка. Видишь, какой у нее хвост.

И правда, у рыбки было два хвостовых плавника, как крылья у бабочки.

– Идем-ка, – направляясь к выходу из кают-компании, сказал Харон.

XIII. Парни

Я стоял на пороге помещения, в котором не был еще ни разу. Войдя в него первым, наставник подбодрил меня:

– Не робей! Заходи!

Хароновы хоромы были значительно просторней моей кельи: отделанные деревом, они напоминали корабельную каюту, но обилие наполнявших их вещей и предметов оставляло свободного места едва ли больше. Некоторые предметы, например: два вольтеровских кресла и шахматный столик между ними выглядели столь старыми, что, вероятно, принадлежали еще предыдущему Харону, а может – и нескольким поколениям наставников. Такое же впечатление создавали кровать под балдахином и гигантский платяной шкаф. В древности остальных вещей можно было сомневаться, но все равно их было значительно больше, чем мог бы нажить один наставник. В келье имелся даже камин, но Харон объяснил, что он давно нерабочий. И в самом деле: в его топке, за каминной ширмой, хранились несколько старых чемоданов. А сверху, на каминной полке, стояли часы, бронзовая статуэтка мыслителя (поверх томика Божественной Комедии), черно-белые фотографии в рамках, и графин, наполненный не то водой, не то – чем покрепче. У графина отсутствовала крышка: ее заменял перевернутый граненый стакан, водруженный на горлышко. Мой взгляд терялся в изобилии предметов, давно обживших келью, но разглядеть каждый из них, особенно – отдаленные, я не мог; верхний свет был выключен, и основным его источником служили светильники над четырьмя картинами, каждой из которых было отведено центральное место на своей стене. Обрамленные в резные, золоченые багеты, картины изображали сюжеты греческой мифологии. Персонажей трех из них мне удалось определить без труда. А вот изображение на четвертой – меня озадачило. Эти картины, написанные маслом, не были репродукциями (как и те, что украшали стены кают-компании), но являлись ли они оригиналами или искусными копиями – я не знал, ведь прежде эти бесподобные произведения искусства мне видеть не доводилось. Картина над камином изображала Персея в момент битвы с Медузой Горгоной: находясь за окаменевшим изваянием одного из воинов, Персей готовился нанести решающий удар клинком, сжимая его в правой руке, а левой – держа свой зеркальный щит, в котором отражалась Горгона. Ее изображение впечатляло особенно: атакующий, хищный изгиб ее змеиного тела, извивающийся хвост, напряжение рук и когтистых пальцев, жуткая гримаса ее лица с горящими глазами, и сплетающиеся между собой змейки ее волос. Медуза по-настоящему жила на этом холсте. Впрочем, каждая, самая мельчайшая деталь этого полотна пленяла взор. Не менее детализированными и живыми были и другие картины: битва Тесея с Минотавром и схватка прорицателя Лаокоона со змеями. Четвертый холст тоже запечатлел некое змиеподобное существо, закованное в ледяной плен и окруженное волнами, также застывшими в ледяной неподвижности. На переднем плане, перед существом стоял человек, чья фигура была затемнена и детально неразличима, а по правую сторону от него – на льду – ярким красным пятном горел пламень; ледяные гребни волн, отражая это красное свечение, сами походили на языки пламени. Мое любование живописью прервал Харон:

– Вот они – оглоеды!

На длинной мраморной столешнице крепкого комода стоял не менее длинный аквариум. Из-под темной крышки в него изливался белый свет. А внутри аквариума, среди декораций подводного мира и живых водорослей, я насчитал трех крупных рыбок.