Купель Императрицы

«Нечестно, Ратманов!» – подумал я, но постарался списать все на забывчивость и волнения Старика, и на суетность моих спешных сборов.

Вторым делом, я прошел к щитку с управлением клетью и нисколько не мешкая активировал механизм: со скрежетом отозвавшись на мое веление, кабестаны загрохотали звеньями цепей, и вода в купели вздулась, переливаясь через гранит чаши. Купальню наполнил тихий, тягучий стон, и клетка медленно покинула воду, покачиваясь на цепях. Я поднял ее на пару метров над водой, застопорил кабестаны, и направил на нее фонарь. Мои глаза отказывались верить увиденному: клетка оставалась закрытой, но Диомиды в ней не было! Я оторопел.

«Что бы ни случилось, сохраняй спокойствие!» – мысленно повторил я слова наставника.

Внезапно послышался всплеск, и мне показалось, что в воде подле купели я увидел движение. Звук еще одного всплеска, откуда-то слева, заставил меня резко повернуть голову в его направлении. Другой – справа: и мои глаза и луч фонаря откликнулись на его зов. Следуя за новыми всплесками, я быстро и хаотично блуждал взглядом по поверхности воды, но не находил никакого движения. Так же внезапно, но вместе с тем вкрадчиво и игриво, купальня огласилась звонким девичьим смехом. Но затихая, смех постепенно стал грубым, и даже – зловещим.

«Сядь на трон!» – спохватившись, вспомнил я.

Без спешки и суеты я подошел к царскому месту и повернулся лицом к купели. Выдержав паузу, я с должным достоинством воссел на трон. Кислородный баллон оперся о мрамор его спинки и сидения. Я почувствовал легкость в плечах и возложил руки на широкие подлокотники трона. Ни единым движением я не выдавал своего волнения и смотрел прямо перед собой. И только мои глаза, медленно и осторожно, следили за водами купальни, насколько позволял неподвижный луч моего фонаря. Клетка по-прежнему пустовала.

«Твердость духа и бесстрашие …» – вспомнил я поучения Харона.

Я сжал кулаки и произнес негромко, но твердо:

– Диомида, ты знаешь зачем мы здесь!

Мой голос придавила маска. Но это было не важно. Я не забыл наставлений Старика о том, что произносить слова не обязательно, и достаточно их только мыслить, но чувствовал неодолимое побуждение говорить вслух.

– Кто ты? – раздался голос Диомиды, наполнивший собой всю купальню.

«Она прочтет тебя, даже если ты сам того не желаешь…» – прозвучали в моей голове слова наставника.

– Тебе должно быть это известно, – ответил я на ее вопрос.

Звенья цепей отозвались чугунным бряцаньем, и клетка покачнулась.

– Назови себя! – повелела Диомида.

– Нам не пристало самим называть себя! – провел я незримую черту между собой и Оракулом, и обозначил границы дозволенного.

В купальне повисла напряженная тишина. Я молча ждал минуту и другую, но кислород расходовался и иссякало мое терпение.

– Диомида! – воззвал я.

– Назови себя! – с большей настойчивостью потребовала она.

На этот раз молчанием ответил я, продолжая украдкой следить за купелью и клеткой.

– Как пожелаешь! – непринужденно произнесла Диомида.

Но в следующую же секунду купальню объял яростный животный рык. Его мощь проникла в каждый атом моего тела. Мрамор трона покрылся дрожью. Кабестаны заскрежетали. Застонали купельные цепи. Темная гладь воды исказилась и пришла в движение. На ее поверхности проступили черные бубоны пузырей. Они раздувались медленно и тягуче, подобно горячей смоле. Их формы были странными, неправильными, искривленными, не похожими на обычные пузыри. Они изгибались, двигались и вздувались новыми бубонами. Скоро ими кишела уже вся вода или то, что прежде казалось ею. Они перетекали друг через друга, сливались в единую массу, снова разделялись и увеличивались в размерах. Невнятный гул, нарастающий и тягучий, как сама смола, витал над ними. Звуки изменялись, различались высотой и тяжестью, походя на приглушенный, неразборчивый гомон. Мой взгляд зацепился за одну из смолянистых форм, различимо вырастающую среди прочих: она вытянулась, взгорбилась и неожиданно отделилась одной стороной от поверхности, вздымаясь вверх. Смола, стекая с нее, явственно меняла ее очертания, вылепливая из безликой формы узнаваемую фигуру… человеческую фигуру! За ней последовали другие бубоны: черные смоляные силуэты выпрямлялись, извивались, покачивались, склоняли и поднимали головы, расправляли плечи, судорожно воздевали и опускали руки, тягостно вздыхали и истошно стонали. Их ряды множились и пополняли купальню. Смола, придав фигурам завершенный вид и форму, таяла и исчезала, обнажая их мертвенные лица, истлевающие одежды и изуродованные, разлагающиеся тела. В моей голове снова зазвучали слова Харона:

«Много людей положили здесь свои жизни, желая обуздать суровый нрав Диомиды…»

Шум толпы нарастал, полнился горестным плачем, стонами мук и истерическим смехом. Заглушая гомон неупокоенных, стены купальни сотряс дикий и громогласный крик Диомиды:

– Жизнь тому, кто отнимет жизнь самозванца!