Купель Императрицы

Возопив громче прежнего, вся нежить разом обратила на меня белки своих слепых глаз и пустые глазницы. Повинуясь посулу Оракула, скрежеща зубами и стеная, толпа простерла ко мне свои дрожащие руки и двинулась вперед: мужчины и женщины, молодые и старые, знать и челядь – в некогда богатых одеяниях и в рубищах, в платьях давно минувших эпох и недавних десятилетий, полуодетые и полностью обнаженные, в головных уборах и с непокрытыми головами, с деревянными нательными крестами и усыпанные бриллиантами перстней и ожерелий, – все взалкали жизни. Первые ряды, упираясь в мрамор амфитеатра, неуклюже падали на ступени, другие – не останавливаясь шли по телам, с хрустом и треском ломая их конечности, сминая грудные клетки и черепа. Толпа не убывала и вопреки всем препятствиям упорно взбиралась по ступеням.

– Диомида! – закричал я. – Если мне суждено умереть здесь – возьми мою жизнь своими руками!

– Нам не пристало! – ответила она и зашлась злобным смехом.

– Диомида!

Кольцо живых трупов – иссохших и гниющих, теснящих друг друга и тянущих ко мне свои костлявые руки – неумолимо смыкалось. Их смрад неведомым образом проникал под мою маску. Их крики, вой и хрипы терзали мой слух. Их уродливые лица, искаженные гримасами боли, злости и отчаяния, выедали мои глаза. Мне захотелось закрыть уши, сжаться, затаить дыхание и до боли зажмуриться, только бы не слышать, не чувствовать и не видеть этого ночного кошмара, ставшего явью.

«Что бы там ни происходило, – снова увещевала меня память голосом наставника, – ни в коем случае не закрывай глаза…»

Наступающие повторяли одно единственное слово: «жить!». Оно вырывалось из кривых беззубых ртов, и из осклабленных гниющими зубами, из пересохших и истрескавшихся, и из брызжущих пеной и источающих черную зловонную жижу. Оно звучало наперебой и в унисон, сливаясь в одно долгое и монотонное жужжание гигантского насекомого. Неупокоенные сошлись вокруг меня плотной стеной: одни – в кафтанах с золотом и серебром позументов, в платьях, расшитых жемчугами и драгоценными каменьями, в мундирах с аксельбантами и эполетами, в военной форме с красными звездами и лампасами, при орденах и медалях, в шляпах с плюмажем и в париках с буклями, в строгих фраках и ярких платьях с глубоким декольте; другие – в аскетичных монашеских одеяниях, грубых рубахах, бесформенных балахонах и скитальческих лохмотьях, подпоясанных пеньковыми веревками; иные – полуобнаженные – в тесных корсетах, в вычурных чулках и панталонах, и с вовсе неприкрытой, разлагающейся наготой; – дьявольское столпотворение жутких изувеченных тел и калейдоскоп ветхих одеяний. Вопреки их религиозным, классовым, сословным и иным бессчетным различиям, при жизни сеявшим меж ними вражду, ныне не было ни в ком из них несогласия: титулы, звания и регалии, верования и неверие, зависть и ненависть не рознили и не разобщали их, – каждый жаждал лишь одного: жить! Но вернуть себе жизнь мог только один из них – тот, кто отнимет ее у меня.

Ни сколь-нибудь оправданные условности, ни своды высочайшего этикета не стоили того, чтобы жертвовать ради них жизнью, и смерть была бы слишком высокой ценой за надменное превосходство, неосторожно выказанное мной в попытке явить твердость духа и отвагу. Я заслужил это испытание и выучил преподанный мне урок: Диомида желала говорить со мной на равных, а не раболепствовать или подчиняться. На равных! Вот только жила вся эта нежить исключительно по ее господствующей воле, и исполняла исключительно ее же высочайшее веление, и слепо поступаться своей – я не намеревался, равно как и безоговорочно отрекаться ото всего, что принадлежало мне по праву крови!

Первыми мертвецкую хватку рук ощутили мои ноги. Затем – руки и плечи. Живая стена покойников сжимала меня в удушающие тиски: меня хватали за голову, пытались сорвать с лица маску и разорвать комбинезон. Когда же костлявые холодные пальцы легли мне на шею, ворот комбинезона предательски сдался и лопнул, допуская к моему горлу острые когти. Боль пронзила меня. Я почувствовал, как по коже побежала струйка крови – моей крови! Я встретился взглядом с тем, кто был так близок к обретению жизни: его черные ссохшиеся губы подернула ухмылка; его глаза торжествовали. Но всего миг спустя, торжество сменилось ужасом: покойник захрипел и одернул свою руку, освобождая мое горло; культя – прежде служившая неупокоенному кистью руки – пузырилась и шипела, словно разъедаемая едкой кислотой. Теперь торжество захватило меня.

– Я не самозванец! – воодушевляясь, произнес я.

А толпа оттеснила и поглотила неудавшегося победителя. Нисколько не обращая внимание на произошедшее с ним, и не разбирая моих слов, нежить снова потянулась к моему горлу. Я понял, что пришло время открыться и назвать себя, ибо другого шанса мне могли уже не дать. Вся моя жизнь, все мои верования, чаяния и упования вели к этому моменту истины. И он настал! Я до отказа наполнил легкие воздухом и что было силы закричал:

– Руки прочь! – я вскочил с трона, разрывая путы. – Падите ниц пред своим государем!