Купель Императрицы

Харон продолжал молчать и буравить меня взглядом. Нет, он не знал. Он не ответил на свои же слова о Крузенштерне и Лангсдорфе. А кроме них (если они вообще когда-то приходили сюда), здесь успели побывать много других Парней, которых он называл подмастерьями. И я вполне мог быть одним из таких подмастерий. Впрочем, Старик и в самом деле не был дураком. И видя все происходящее в купальне; и получив требования «сверху» о необходимости скорейшего результата; и зная, в какой молниеносный срок я стал посвященным, он, конечно же, мог предполагать и догадываться о моем происхождении, но наверняка знать – не мог. Вероятно, наставник надеялся, что я сам преподнесу ему все на блюдечке. И это не составило бы мне особого труда, но время для подобных откровений еще не пришло, и раскрытие моего инкогнито могло сослужить мне плохую службу.

– Говорил прежде, повторю и теперь, – наконец, сказал Харон: – можешь хранить свои тайны, если хочешь. Рано или поздно все тайное обязательно становится явным. Только бы – не слишком поздно.

Наставник поднялся из-за стола и задвинул свой стул.

– Спасибо за завтрак, – поблагодарил он, и покинул кают-компанию.

Я принялся убирать посуду, курсируя между гостиной и кухней, а Харон, заглянув на склад, вышел из него с уже зажженной керосиновой лампой и удалился в ризницу. Это был мой шанс! Направляясь в келью наставника, я продумывал оправдание на случай своей поимки, и не нашел ничего лучшего, чем сослаться на поиски Рыжего. Эта легенда показалась мне особенно убедительной, когда, зайдя в Хароновы хоромы, я обнаружил Рыжего спящим без зазрения совести на кровати Старика. Поиск нужных таблеток тоже не составил труда: среди подписанных рукой наставника лекарств, быстро отыскалась конвалюта со словом «сон»: упаковка была уже наполовину почата, и это оказалось как нельзя кстати – одной таблеткой больше, одной меньше… Не будучи пойман, я благополучно покинул келью Харона и поспешил на кухню: выжал сок из четырех апельсинов, растолок таблетку, всыпал в стакана Старика и тщательно перемешал. Вернувшись в кают-компанию и поставив оба стакана на стол, я прошерстил книжные полки, взял первый том «Графа Монте-Кристо» и присел к столу. Для пущей видимости я отпил половину сока из своего стакана. Сердце бешено колотилось в груди. Я открыл книгу, выдохнул и постарался успокоиться, и почитать. Мои глаза читали, но мыслями я оставался в напряженном ожидании, и смысл прочитанного ускользал от меня.

Харон и вправду справился быстро: прошло еще минут десять и раздался скрип задрайки, хлопнула дверь ризницы, и я услышал наставника, напевающего «вальс цветов». Голос Старика приглушился, когда он, по-видимому, зашел на склад, и снова усилился, когда вернулся в коридор. Я напряженно вслушивался в звук его приближающихся шагов, и, перед появлением Харона, придал себе вид увлеченного читателя.

– Все, закончил, – сообщил он, войдя в кают-компанию и вытирая руки ветошью. – Батька – как новенький. Будет тебе, Парень, сегодня ночью подспорье.

Закрыв книгу, я положил ее на стол. Наставник приблизился, прочитал название на обложке и вздохнул.

– Ну да, – сказал он, – наша, так сказать, настольная книга. А это мне?

Харон указал на стакан с соком. Не садясь и не дожидаясь моего ответа, он поднял его и осушил наполовину.

– Плохие апельсины, – поморщился Старик, возвращая стакан на стол, – горчат.

– Точно, – для видимости согласился я. – Хочешь, выжму других?

– Да нет, не надо, – наставник махнул рукой и вышел из кают-компании, напевая все тот же вальс.

Через минуту я услышал его отдаленный голос, звучавший (вне всякого сомнения) из кельи, где изволил почивать Рыжий:

– Вот же ж морда наглая!

Я остался в кают-компании и продолжил неосмысленно читать, нетерпеливо поглядывая на часы. Через двадцать минут – когда бой часов огласил четверть второго – мое терпение было насухо исчерпано до самого дна. Скрываясь под пологом темноты (преисполненный к ней благодарности и уважения, о котором проповедовал наставник), я на цыпочках подошел к его келье и осторожно заглянул внутрь: Харон лежал на кровати и мирно спал, обнимая Рыжего.

XXII. Противостояние