Курортник

Исступленного восторга больше нет, нет больше и потребности показать всем близким прекрасную чужбину и свое счастье. В моем сердце больше нет весны. Там лето. Иначе доносится до меня приветствие чужих краев. Его отголосок в моей груди звучит спокойнее. Я не бросаю шляпу в воздух. Я не пою песен.

Но я улыбаюсь, и не только ртом. Я улыбаюсь душой, глазами, всей кожей и предлагаю благоухающим землям не то чувство, что в первый раз, а более нежное, более спокойное, более отчетливое, более опытное, к тому же более благодарное. Все это принадлежит мне сегодня сильнее, чем в тот раз, говорит со мной красноречивее и с куда большим количеством нюансов. Мое упоенное влечение теперь не рисует завуалированную чужбину яркими красками, мой глаз рад тому, что есть, ведь он научился видеть. Мир с тех пор стал прекраснее.

Мир стал прекраснее. Я один, и не страдаю от одиночества. Я не желаю ничего иного. Я готов позволить солнцу изжарить меня. Я жажду стать зрелым. Я готов умереть, готов возродиться.

Мир стал прекраснее.

Вечерний моцион

Тени стен легли на землю косо и обильно.
Поздним вечером бреду я по дороге пыльной,
И сквозь лозы винограда бледный, тихий,
                                                     Робкий
Лунный свет, – я вижу, – льется над ручьем
                                                   и тропкой.

Песни, что когда-то пел я, вспоминаю снова
И тихонько напеваю, – ну, и что ж такого.
Тени многих прежних странствий смутно
                                              и сторожко
Темнотой пересекают тихую дорожку.

В прошлом были дождь и бури, вьюги над
                                                     горами,
Жаром солнечным палило и секло ветрами.
Были в прошлом ночи лета, синих молний
                                                    стрелы,
Были дали и дороги, – все-то пролетело.

Ощущаю, в лунном свете на дорожке стоя,
Как прожарен и просолен жизни полнотою,
Снова тянет прочь от тиши, мира и покоя,
Чтоб дорога оборвалась только вечной тьмою.

Деревня

Первая деревня на южной стороне от гор. Вот тут-то и начинается жизнь странника, какой я ее люблю, бесцельное блуждание, солнечные привалы, свободное бродяжничество. Я весьма склонен жить лишь тем, что есть в рюкзаке, да с бахромой на брюках.

Пока мне на улицу несут вино из кабака, на ум вдруг приходит Феруччо Бузони. «Вы смотритесь так по-деревенски», – сказал мне милый человек с оттенком иронии, когда мы виделись в последний раз – совсем недавно, в Цюрихе. Звучала симфония Малера, Андрэ дирижировал, мы сидели вместе в знакомом ресторане, я снова радовался призрачно-бледному лицу Бузони и бойкой убежденности этого завзятого врага филистеров, по сей день живущего среди нас. С чего бы вдруг это воспоминание?

Я знаю! Я размышляю вовсе не о Бузони, и не о Цюрихе, и не о Малере. Это обычные трюки памяти, как только что-то начинает беспокоить, она охотно выталкивает на первый план картинки, которые тут совсем ни при чем. Теперь я знаю! В том ресторане сидела и молодая женщина, белокурая и очень краснощекая, мы не сказали друг другу ни слова. О ангел! Смотреть на нее было отрадой и пыткой, как любил я ее весь этот час! Мне было вновь восемнадцать лет.

Внезапно все делается ясно. Красивая, белокурая, веселая женщина! Я не помню твоего имени. Я любил тебя целый час, и нынче люблю снова, на залитой солнцем улочке в горной деревне, целый час. Никто не любил тебя больше, чем я, никто никогда не дарил тебе столько сил, сколько я, безусловных сил. Но я обречен на неверность. Я из породы ветреников, что любят не женщину, а только любовь.

Мы, странники, все такими созданы. Наша страсть к странствиям и бродяжничеству – в значительной мере любовь, эротика. Романтика путешествий – наполовину не что иное, как ожидание приключений. Вторая половина – бессознательное стремление преобразовывать и распутывать эротичность. Мы, странники, искушены в том, чтобы беречь любовь как раз-таки из-за ее несбыточности, а ту любовь, что вообще-то должна бы принадлежать женщине, играючи раздариваем деревне и горе, озеру и оврагу, детям на дороге, попрошайке на мосту, коровам на лужайке, птице, бабочке. Мы отделяем любовь от ее предмета, одной любви нам предостаточно, так же, как во время странствий нам важнее не поиск цели, а лишь прелесть самого странствия, быть в пути.

Молодая женщина со свежим лицом, я не желаю знать твоего имени. Свою любовь к тебе я не желаю беречь и взращивать. Ты – не цель моей любви, ты импульс. Я раздарю эту любовь, цветам по пути, отблеску солнца в винном бокале, красной маковке церковной башни. Из-за тебя я влюблен в целый мир.