Курортник

Дождик теплый, дождик летний
Шелестит в кустах и кронах,
Слушаю его приветно,
От фантазий утомленный.

Слишком долго был снаружи,
Там, где шум, и свет, и тесно,—
Только мир души мне нужен,
Незнакомцам нет в нем места.

Ничего не надо брать мне!
Собираю звуки детства,
Чтоб скорей домой добраться
И красою снов согреться.

Чтоб бродить в дождливом шуме,
Позабыв, как сердце ранит,—
Чтоб не ведать и не думать,
Чтоб лишь дождик – да дыханье.

Деревья

Деревья всегда были для меня убедительнее любого проповедника. Я их глубоко уважаю, живи они хоть среди народов и семейств, хоть в лесах или рощах. Я уважаю их еще сильнее, когда они стоят особняком. Они, как одиночки. Не отшельники, что удалились из-за каких-то слабостей, а как великие, уединенные люди, вроде Бетховена или Ницше. В их макушках шелестит вселенная, корни покоятся в бесконечности; они сами по себе, и это их не губит, напротив, они стремятся всей силой своей жизни лишь к одному: исполнить свой собственный, в них живущий закон, принять свою собственную форму, выразить только себя. Нет ничего более святого, ничего более образцового, чем красивое сильное дерево. Если дерево спилить, и солнцу покажется его голая смертельная рана, то по светлому кругляшу пня и надгробного памятника можно прочесть всю его историю: в годичных кольцах и зонах прироста точно запечатлена вся борьба, все горе, все болезни, все счастье и процветание, скудные годы и благодатные годы, выдержанные нападения, пережитые бури. И каждый крестьянский мальчишка знает, что самая прочная и ценная древесина – та, кольца которой плотнее всего прижаты друг к другу, что самые несокрушимые, сильные и образцовые стволы растут высоко в горах и в беспрестанной опасности.

Деревья – святилища. Кто умеет с ними беседовать, их слушать, тот узнает правду. Они проповедуют не учения, не рецепты, они проповедуют, не заботясь о частностях, первобытный закон жизни.

Дерево говорит: во мне кроется сущность, искра, мысль, я – жизнь вечной жизни. Уникальны попытка и конечный итог эксперимента, на которые решилась, создавая меня, вечная мать, уникальны моя форма и прожилки моей кожи, уникальна малейшая игра листьев на моей макушке и малейший рубец моей коры. Мое призвание – являть и формировать в этой сугубой уникальности вечное.

Дерево говорит: моя сила в вере. Мне ничего неизвестно о моих предках, мне ничего неизвестно о тысяче потомков, возникающих от меня каждый год. Я проживаю тайну своего семени до самого конца, все остальное меня не заботит. Я верую, что Бог во мне. Я верую, что моя миссия священна. Этой верой я и живу.

Когда мы грустим, и больше не в силах выносить жизнь, к нам может обратиться дерево: спокойно! Спокойно! Взгляни на меня! Жизнь ни легка, ни трудна. Эти мысли – ребячество. Позволь Богу заговорить внутри тебя, и они умолкнут. Ты напуган, ведь твой путь уводит тебя прочь от матери и родины. Но каждый шаг и день ведет к новой встрече с матерью. Родина не здесь или там. Родина в тебе самом, или нигде.

Влечение к странствиям рвет мне сердце, когда я прислушиваюсь к деревьям, что шелестят на вечернем ветру. Если вслушиваться тихо и долго, то и влечение странника покажет свою сущность и смысл. Оно – отнюдь не желание убежать от страданий, как это казалось. Оно – влечение к родине, к воспоминаниям матери, к новым аллегориям жизни. Оно ведет домой, каждый шаг – рождение, каждый шаг – смерть, каждая могила – мать.

Так шелестит дерево вечером, если нас охватывает страх перед собственными ребяческими мыслями. У деревьев мысли длинные, пространные и тихие, ведь и жизнь у них длиннее, чем наша. Они мудрее нас, пока мы их не слышим. Но стоит нам только научиться прислушиваться к деревьям, как тут же дарят нам наши мысли неслыханную радость, именно потому, что они коротки, быстры и по-ребячески торопливы. Кто научился слушать деревья, ничего не желает сильнее, чем быть деревом. Ничем он больше не желает быть, только самим собой. Это и есть родина. Это и есть счастье.

Радости художника