Курортник

О, как ничтожно и злобно висят тучи над горами! Как металлически фальшиво отражается унылый свет в озере! Как глупо и безотрадно все, что приходит мне в голову!

Часовня

Должно быть, алую часовню с небольшим навесом строили славные, чуткие люди, люди очень благочестивые.

Мне часто говорили, мол, благочестивых людей теперь больше нет. С таким же успехом можно было бы утверждать, что больше нет музыки или синего неба. А я считаю, что благочестивых много. Я и сам благочестив. Но не всегда таким был.

Путь к благочестию у каждого, пожалуй, свой. Мой пролегал через множество заблуждений и мук, через многочисленные самобичевания, через серьезные глупости, непролазные дебри глупостей. Я был вольнодумцем и полагал, будто благочестие – душевный недуг. Я был аскетом и вгонял себе в плоть гвозди. Не ведал я, что быть благочестивым, значит быть здоровым и радостным.

Быть благочестивым – не что иное, как вера. С верой живут простые, здоровые, безвредные натуры, ребенок, дикарь. Наш же брат, что не был ни прост, ни безвреден, должен был прийти к вере окольными путями. Вера в себя самого – это начало. Не расплатой, виною и нечистой совестью, не самоистязанием и жертвами достигается вера. Все эти потуги обращены к богам, что живут вне нас. Бог же, в которого следует веровать, у нас внутри. Тот, кто себе самому говорит нет, не в состоянии сказать да Богу.

О милые, душевные часовни этого края! Вы храните знаки и надписи Бога, которого я не считаю своим. Ваши верующие читают молитвы, слов которых я не знаю. Однако и я могу в вас молиться, так же, как в дубовом лесу или на горной лужайке. Вы стоите во всем цвету среди зелени, желтые, белые или розовые, будто вешние песни юношества. Всякая молитва в ваших стенах дозволена и священна.

Молитва так же священна, так же целительна, как песня. В молитве вера, обоснование. Кто воистину молится, тот не молит, а всего лишь рассказывает о своем состоянии, о нужде, он поет сам себе свою песнь и свою благодарность, как напевают себе под нос малые дети. Так молились в своем оазисе среди косуль блаженные отшельники, что изображены на кладбище в Пизе, на прекраснейшей картине в мире. Так же молятся и деревья, и звери. На полотнах хороших художников молится каждое дерево, каждая гора.

Тот, кто родом из благочестивого протестантского дома, вынужден проделывать долгий путь в поисках этой молитвы. Ему знакомы адские муки совести, ему известно, как убийственно жгучи укусы разлада с самим собой, он страдает раздвоением личности, он познал мучение и отчаяние всякого рода. В самом конце пути он с изумлением видит, каким по-детски простым и естественным оказалось счастье, что он разыскивал столь тернистыми путями. Однако и тернистые пути преодолел он не даром. Вернувшийся домой – это совсем другой человек в сравнении с тем, кто никогда и не уходил из дома. Он любит сильнее, он свободнее от праведности и самообмана. Праведность – это достоинство тех, кто оставался дома, давнее достоинство, достоинство первобытных людей. Мы, более молодые, можем обходится и без него. Нам ведомо лишь одно счастье – любовь, и лишь одно достоинство – вера.

Вам, часовни, я завидую, ведь у вас есть верующие, у вас есть приход. Сотня богомольцев жалуются вам на свои беды, сотня детей плетут венки, чтоб увенчать ими ваши двери, да приносят вам свечи. Наша же вера, благочестие тех, кто так много бывает в пути, полны одиночества. Приверженцы старой веры не желают быть нам товарищами, все течения этого мира обходят наши островки стороной.

Я рву цветы на соседнем лугу – первоцвет, клевер и лютики – и кладу их в часовне. Я сажусь на парапет под навесом крыши и напеваю благочестивую песню в утренней тиши. Моя шляпа лежит на коричневом каменном ограждении, на нее садится бабочка. В отдаленной долине свистит тонко и нежно железная дорога. На кустарнике еще поблескивает тут и там утренняя роса.

Непостоянство

С древа жизни облетает
За листком листок.
Буйный мир, – кружась, порхая,
Как ты изнемог!
Как ты сыт и пьян по горло,
Как раззявил рот,—
Что сегодня светит гордо,
Завтра все умрет.
Ветер над моей могилой
Станет завывать.
Мать над малышом склонилась…
Повидать бы мать!
Взгляд ее звездой мне светит,
Прочему ж – летать.
Умирает все на свете,—
Остается мать,
Из которой каждый вышел…
Ты ж, созданье сна,
На ветру, играя, пишешь
Наши имена.

Полуденный привал