Квантовая теория недопоцелуев

Калеб выходит за Лео, но оставляет дверь чуть-чуть приоткрытой. Я вижу, что Сантори это заметил, но, похоже, решил, что это хорошая мысль.

– Как ты себя чувствуешь из-за всего этого, Эвелин?

– У меня все хорошо. – «Фронтир» очень важен для Сантори. Когда я не приехала в том году, его чуть удар не хватил. Но я не хочу говорить с ним о своей тревожности. Это слишком личное. – Я буду с Калебом, это поможет.

– Хорошо, хорошо, – говорит он. – Мы можем сделать что-нибудь еще? Я готов поддержать тебя как смогу. Разумеется.

Разумеется. Победители «Фронтира» – это престижно для школ вроде Ньютона.

– Пока не могу придумать, – говорю я.

– Если придумаешь – скажи.

И Лео, и Калеб смотрят на меня с любопытством, но я мотаю головой. Меня больше волнует мой телефон.

Первое сообщение: «Молодец, Эвелин! Большая честь. Ты справляешься куда лучше. Я знаю, что в этом году все будет хорошо». Я прижимаю телефон к груди, как будто чувствую объятия. Я очень редко получаю столько одобрения от папы.

Но дольше откладывать нельзя, и я проверяю сообщение от мамы. «Твоему отцу приходят сообщения о “Фронтире” от его коллег. Даже не знаю, когда ты собиралась нам рассказать. Если честно, я удивлена, что ты вообще подалась после прошлого года. Особенно не поговорив с нами. Нам нужно учитывать твое здоровье».

Я даже не успеваю сообразить, что мне об этом думать, как приходит сообщение от мамы Калеба: «Не суетись, Эви. Мы работаем над этим».

Я протягиваю руку, хватаю Калеба за запястье и тяну к себе. Он уже читает свои сообщения. Без единого слова мы обмениваемся телефонами. Наверное, у Лео это вызывает вопросы, но я не обращаю внимания.

Мама Калеба написала ему: «Бет ох**неть как бомбит из-за “Фронтира” и Эви». Несмотря на все это, мне хочется рассмеяться. Ведь это так похоже на Монику: найти время на запикивания звездочками даже в такой момент. Как будто бы ее семнадцатилетний сын испугается бранного слова. Следующее сообщение: «Пытаюсь ее уговорить. Передай Эви, пусть не волнуется».

Мы снова меняемся телефонами и смотрим друг на друга. Нас огибают толпы учеников, а мы недвижно стоим посреди коридора.

– Что происходит? – спрашивает Лео, переводя взгляд с одного из нас на другого.

– «Вундерлохен», – отвечаем мы хором.

КАЛЕБ

Лео явно не кажется, что мы ответили на его вопрос, но, лелея свой эгоизм, я хочу удержать при себе наше общее с Эви воспоминание, каким бы ужасным оно ни было, на несколько секунд дольше.

– Идемте обедать, – говорю я.

Эви отправляется в столовую, рука Лео лежит у нее на спине. Пока мы идем, я пишу маме: «Мы поедем, без вариантов. Вопрос только, сколько придется врать в процессе».

Ее ответ: «По-любому». Люблю мою маму.

– Итак, – говорит Лео, когда мы все усаживаемся за стол к Бекс, – «вундерлохен»?

Я смотрю на Эви, вдруг она захочет начать. Она не хочет.

– Когда нам было по тринадцать, мы вместе сбежали из лагеря, – начинаю я, хотя на самом деле это конец истории. Но мне нравится такое драматическое начало.

Бекс, кажется, в шоке.

– Почему?

– Мы были в бегах, – слегка улыбаюсь я.

– Скотское зеленое желе, – тихо говорит Эви.

Я очень хочу сплести наши пальцы, но она сидит через стол от меня, так что я не могу этого сделать.

Лео и Бекс не понимают, надо ли им смеяться, да и мы с Эви тоже. Вся эта история была той еще смесью ужасного и грандиозного.

В седьмом классе наш одаренный учитель рекомендовал нас обоих в летний лагерь для математиков и физиков, в глушь, на север, в Висконсин. «Вундерлохен» был создан для компьютерных гиков и задротов-математиков, и пусть на рекламных буклетах красовались фото с бассейнами и лошадьми, дети в лагере спали в общежитии маленького гуманитарного колледжа, а не в лесу, так что для Эви это было вполне приемлемо. Таблицы с расписанием были заполнены предметами один другого шикарнее: уроки по С++, научные лаборатории, роботостроение и вечернее чтение радиоспектаклей по «Автостопом по галактике». Мы оба очень хотели поехать.

Трое из четырех родителей были на нашей стороне, но мать Эви настаивала, что ее дочь не готова, и утверждала, что плохой опыт может привести к огромному регрессу. Но она не смогла выстоять против нас пятерых, особенно когда психотерапевт Эви сказал, что такой опыт может быть для нее полезен.

И в течение трех дней все было отлично. Я написал свою первую компьютерную игру. Эви вывела доказательства в Geometer’s Sketchpad. Мы играли в бассейне и катались на лошадях, которых – смысла в этом было ни на грош – Эви посчитала гораздо менее пугающими, чем велосипеды. Потом, на четвертый день, у деток-математиков было какое-то соревнование по решениям задач. Когда Эви получила высший балл, инструктор, который считал себя прикольным, упрекнул группу за то, что их обошла и опозорила девчонка. Подробности всплыли гораздо позже, но все очень быстро испортилось: пацаны позволяли себе комментарии по поводу внешности Эви, хватали ее руками, а после первой панической атаки начали болтать, что она сумасшедшая.