Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 1

Темная пещера, в глубинах которой
Собрались остатки блестящего прошлого:
Где дремлют древние, свободные от современных споров,
Там грубые педанты охотно пробуждаются к жизни!

Далее Лавкрафт уместно повествует о поэтических заслугах Джозефа Аддисона, Джона Гея и Уильяма Сомервиля.

О подражаниях классике и философской поэзии Лавкрафта стоит упомянуть лишь вкратце. Он мог без конца штамповать унылые копии «Метаморфоз» Овидия («История Гиласа и Мирры», Tryout, май 1919 г.; «Мирра и Стрефон», Tryout, июль 1919 г. и др.), одного из первых произведений в стихах, которое ему полюбилось. Из философских стихов лишь два заслуживают внимания. Первое из них – «Вдохновение» (Conservative, октябрь 1916 г.), изысканное стихотворение в двух строфах о том, как неожиданно иногда к писателю приходит вдохновение, и самая первая профессиональная публикация Лавкрафта за пределами местных газет: в ноябре 1916 г. стихотворение напечатали в «Национальном журнале Бостона» (National Magazine of Boston). На протяжении следующих лет в этом журнале напечатали еще несколько стихов Лавкрафта. Не знаю, полагался ли ему гонорар, но он однозначно утверждает, что издание было не любительским, поэтому хотя бы символическую плату он наверняка получил. «Братство» (Tryout, декабрь 1916 г.) – еще одно философское стихотворение, заслуживающее искренней похвалы. Поразительно, что оно вообще появилось в тот период его творчества. Мы уже не раз видели социальный снобизм Лавкрафта, так что начальными строками нас не удивишь:

С ликующим презрением глядел я на походку фермера,
Шагающего неуклюже по дороге и мшистой тропе.
И как я мог не посмеяться издалека
Над грубым неотесанным деревенщиной?

Рассказчик заявляет, что он «таким не ровня», однако потом с изумлением замечает, как фермер осторожно обходит цветы, чтобы не наступить на них, и приходит к выводу:

Пока я глазел, мой дух возвысился,
И с грубым мужиком я увидел связь,
Нежнейший порыв благородной расы
Показал, что мужлан утонченней меня!

Другой вопрос – насколько искренни слова Лавкрафта? Еще не скоро он сумеет отбросить различия по классу и происхождению, а в каком-то смысле, даже будучи социалистом, так от них и не откажется. Несмотря на это, «Братство» – очень трогательное стихотворение.

По прошествии лет читателям любительской прессы стало очевидно (а сам Лавкрафт понял это уже давно), что в его поэзии старомодный стиль сочетается с превосходным стихотворным размером, но по-настоящему лирических чувств в ней нет. Даже У. Пол Кук, побуждавший Лавкрафта к написанию прозы, в 1919 г. выразился о его стихах следующим образом: «Я не могу высоко оценить Лавкрафта как поэта… Лично мне большинство его стихов кажутся слишком строгими, неестественными и высокопарными как по форме, так и по слогу»[505]. В итоге Лавкрафт начал сам над собой подтрунивать, и одним из самых чудесных примеров таких насмешек стало стихотворение «На смерть критика поэзии» («Любительский журнал Толедо», (Toledo Amateur), июль 1917 г.), в котором сатира допускает двойное толкование. Повествуя о смерти некоего Мейсера, рассказчик использует восьмисложный размер (предпочитаемый Сэмюэлем Батлером и Свифтом, а также Рейнхардом Кляйнером и Джоном Расселлом):

Любопытный человек своего времени,
Поклонник старых книг и стихов,
Вечно что-то пишущий,
Из тех, что отвергают эпоху и сочиняют для забавы.
Бывает остроумен,
Но половина его работ из рук вон плоха,
Размер четко держит,
Блистает красноречием,
Однако так много болтает о прошлом,
Что всегда остается старомоден!

И данный отрывок, и последующие строки («Размер он четко выверял, / Но души у него не было!») показывают, что Лавкрафт полностью осознавал недостатки своих стихов. Впрочем, ближе к концу стихотворение принимает неожиданный оборот. Здесь он пускает в ход свое умение исправлять плохие стихи – к тому времени Лавкрафт, вероятно, уже занимался литературной правкой (подробнее об этом позже), – и рассказчик начинает запинаться. Он должен написать элегию Мейсеру для газеты Morning Sun, но кто ему в этом поможет? Стихотворный размер начинает хромать: