Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 1

«Тогда мы должны снова поклоняться мелодии и оттенку божественного языка и получать эпикурейское наслаждение от сочетания идей и фантазий, которые, как мы знаем, являются надуманными. Восстановить серьезное отношение к эмоциям мы уже не сумеем – для этого мы слишком умны, – но мы можем радоваться идиллическому пейзажу автора, играющего со старыми идеями, атмосферой, типами, ситуациями и освещением в искусной живописной манере, где прослеживаются нежные воспоминания о падших богах, но никуда не уходит космическое и слегка сатирическое осознание истинной микроскопической незначительности марионеток и их мелочных отношений друг с другом».

Я всерьез сомневаюсь в том, что подобное утверждение можно назвать точной оценкой основ искусства Дансени, однако в тот момент Лавкрафту было удобно заявлять, что так оно и есть. Так или иначе он определенно говорит о самом себе и своих попытках примириться с этическими и эстетическими последствиями (какими он их видит) современной науки.

Интересно то, что новые декадентские взгляды Лавкрафта хорошо сочетались с его презрением к девятнадцатому веку, которое выражала интеллигенция того периода. Маленький мальчик, неосознанно поглощавший прозу и поэзию эпохи Августа, а великих авторов девятнадцатого века считавшийся скучными (Диккенса он терпеть не мог за излишнюю сентиментальность, от Теккерея его «клонило в сон»[1056]), как оказалось, разделял взгляды многих поэтов и критиков конца девятнадцатого – начала двадцатого века, не признававших викторианские убеждения. В 1970 г. У. Джексон Бейт писал следующее:

«Искусство начала и середины двадцатого века, в том числе музыкальное, делало все возможное, чтобы избавиться от примет девятнадцатого века. Оно прилагало такие невероятные усилия и проявляло такие чудеса целеустремленности, что в детстве и молодости мы, теперь уже люди средних лет, не сомневались: главное требование к интеллектуальному поэту, художнику или композитору – как можно сильнее отличаться от своих предшественников из девятнадцатого века»[1057].

Лавкрафту, с детства погруженному в античные литературные традиции, было не настолько сложно отрекаться от искусства века девятнадцатого, как многим его современникам. Более того, вступив в фазу декадентства, он как раз сумел сохранить в себе истинную приверженность классицизму в свете новой научной информации.

Рассмотрим, к примеру, вопрос о нравоучении. Лавкрафт никогда не опирался на классическую литературу как на руководство по поведению, а провозглашая классические идеалы «вкуса» и «элегантности», ограничивал сферу их применения стилем и содержанием произведений (то есть избегал разговорных выражений и «низменных» тематик) и убирал из них лишние морализаторские оттенки. Таким образом в ранние годы Лавкрафт даже не бунтовал против нравоучений в классицизме, а просто не обращал на них внимания. При переходе к декадентству бунт стал осознанным, но, что интересно, «козлом отпущения» оказалась не Августинская эпоха, которой его нравы в общем-то соответствовали, а Викторианская. Как Лавкрафт писал в статье «В кабинете редактора» (Conservative, июль 1923 г.):