Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 1

«Настало время… бросить вызов тривиальным и истощенным викторианским идеалам, которые на протяжении трех четвертей века разрушали англосаксонскую культуру, производя на свет кроткую “поэзию”, полную затасканной сентиментальности и высокопарной банальщины, мутно-серую прозу с неуместными нравоучениями и безжизненной искусственностью, отвратительную систему официальных манер, нарядов и украшений, и, что самое ужасное, кощунственную с художественной точки зрения архитектуру, малопримечательность которой выходит за все рамки терпения, понимания и сквернословия».

Досталось и прозе, и поэзии, и архитектуре. Что касается викторианских традиций, Лавкрафт не всегда так сурово высказывался по этому поводу (в 1927 г. он с одобрением назовет их «манеры и представления о жизни» изящным искусством[1058]), однако для текущих целей в плане риторики его вполне устраивала критика по всем фронтам. В качестве литературного источника подобных взглядов можно назвать Оскара Уайльда. Не скажу, что убеждения Лавкрафта сформировались под влиянием Уайльда, – скорее Лавкрафт нашел в Уайльде красноречивого выразителя собственных взглядов, которые он понемногу начинал принимать. В «Заключительных словах» (сентябрь 1921 г.) он цитирует следующие предложения из предисловия Уайльда к «Портрету Дориана Грея» (1891):

«Художнику не нужно ничего доказывать… У художника нет этических пристрастий. Этические пристрастия приводят к непростительной вычурности стиля. У художника не бывает болезненного воображения. Художнику разрешается изображать что угодно. Любое искусство одновременно поверхностно и символично… Разгадывать эти символы опасно… Искусство отражает не жизнь, а зрителя… Всякое искусство по сути бесполезно».

Лавкрафту подобные размышления особенно помогли при выступлении в защиту «странной» прозы. В статье «Защита снова открывается!» он отрицает слова Джона Рейвенора Буллена о том, что «Белый корабль» – аллегория (точнее, не совсем отрицает, а говорит, что среди его работ эта была «исключением»), заявляя: «Как и Дансени, я протестую против обвинений в морализаторстве, которое встречалось лишь в редких случаях». О такого рода мнении о Дансени Лавкрафт узнал из приложения к книге Эдварда Хейла Бирштадта «Драматург Дансени» (1917; испр. изд. 1919), в которой опубликовали несколько писем Дансени к его американским сторонникам. В одном письме к Эмме Гаррет Бойд Дансени в открытую заявляет: «Не позволяйте им охотиться за аллегориями. Если в моих работах и попадалась аллегория, то она была довольно очевидной, а я, как правило, с аллегориями не связываюсь»[1059]. Пожалуй, он немного лукавит, ведь многие из его рассказов, особенно стихи в прозе из «Пятидесяти одной истории» (1915), – притчи, в которых подчеркиваются моральные и художественные вопросы, лежащие в основе его мысли. Впрочем, раз Дансени хотел представлять свое творчество иначе, его верный ученик Лавкрафт охотно последовал за ним.

При рассмотрении декадентской позиции Лавкрафта следует учитывать два важных момента: во-первых, он определенно не хотел, чтобы в связи с такого рода взглядами его причисляли к авангардистам, и во-вторых, он не отвергал викторианские идеалы на уровне личного поведения. По поводу первой оговорки позвольте целиком процитировать отрывок из статьи «В кабинете редактора», часть которого приводилась выше: