«Немногие из нас, даже в нынешнюю эпоху, проявляют выраженную склонность к публичному натурализму, и обычно мы приветствуем любое пресечение злодеяний, связанных с хорошим стилем. Однако если задуматься о проблеме принуждения и понять, что абсурдная цензура дает контроль над нами категоричным и деспотичным лицам с пуританскими взглядами, которые ничего не знают о жизни и литературных ценностях, то мы должны признать, что абсолютная свобода – меньшее из двух зол. В современной литературе с ее осознанным стремлением к откровенности содержится много того, что вызывает отвращение у людей, придерживающихся ханжеской точки зрения девятнадцатого века. Лишняя вульгарность нам не нужна, но раз уж искусство отображает жизнь, без нее нам не обойтись».
Пожалуй, сдержанное отношение Лавкрафта к модернизму со временем оправдалось. И действительно, многие ли современные авторы используют модернистскую прозу как образец для творчества? Хотя к некоторым чертам постмодернизма Лавкрафт отнесся бы еще более сурово, вскоре после Второй мировой войны литература вернулась к традиционному способу повествования, и мало кто уже прибегал к приему «потока сознания». А в области поэзии господствовать стала не хаотичность Элиота, а вялый, разговорный и совершенно банальный стиль Уильяма Карлоса Уильямса и его последователей, в связи с чем возникает вопрос: не исчезла ли совсем настоящая поэзия со смертью Фроста, Одена и Роберта Лоуэлла? Современная поэзия окончательно выпала даже из жизни хорошо образованных людей, так что опасения Лавкрафта по поводу чересчур радикального отхода от традиций, возможно, были не такими уж безосновательными.
Тем временем Лавкрафт разрабатывал теорию «странного» рассказа, которой, с некоторыми последующими изменениями, будет пользоваться до конца жизни. Эта теория, как и все его художественные взгляды, стала порождением его философской мысли, особенно в области метафизики и этики. Самый важный материал на данную тему – серия эссе «В защиту “Дагона”». Начинает Лавкрафт с довольно нетрадиционного разделения художественной литературы на три категории: романтическая, реалистическая и образная. Первая категория – литература «для тех, кому важны действия и эмоции сами по себе, кого интересуют увлекательные события, развивающиеся по заранее известному неправдоподобному плану». Вторая категория «для тех, кто обладает аналитическим, а не поэтичным или эмоциональным складом ума… Эта литература близка к жизни, однако иногда бывает банальной и неприятной». Подробного описания образной категории Лавкрафт не приводит, но подразумевается, что она сочетает в себе лучшие черты первых двух видов литературы: как и романтическая, она основана на эмоциях (страхе, удивлении и ужасе), а у реализма она заимствует принцип истины, но не в смысле правдивости фактов, а в смысле правдивости человеческих ощущений. В результате Лавкрафт приходит к поразительному выводу о том, что «автор образной литературы посвящает себя искусству в его самом важнейшем смысле».
Лавкрафт не переставал критиковать «романтическую» в его понимании литературу. Здесь этот термин употребляется не в историческом смысле, поскольку поэтов эпохи романтизма, таких как Шелли, Китс и Кольридж, Лавкрафт любил и уважал, а чисто в теоретическом, как олицетворение подхода не только к литературе, но и жизни в целом: