Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 1

История принятия теории относительности – тема для отдельного увлекательного исследования. Эйнштейн выдвинул свою теорию в 1905 г., однако многие философы и ученые отнеслись к ней скептично, а некоторые и вовсе ее проигнорировали в надежде, что все скоро об этом забудут. Хью Эллиот, которого Лавкрафт считал наставником, раздраженно отрицает теорию Эйнштейна в сноске к «Современной науке и материализму». В начале 1920 г. эту тему принялись обсуждать в «Галломо», и часть, написанная Лавкрафтом, начиналась так (сохранился только его отрывок):

«Далее у нас по плану теория Эйнштейна, о которой я, признаюсь сразу, не могу авторитетно высказываться. Связного отчета о ней я еще не видел, а во многих статьях в местных газетах профессора открыто признают, что не понимают ее сути. Сам Эйнштейн утверждает, что лишь двенадцать из ныне живущих людей могут полностью осмыслить его теорию»[1080].

Далее следуют еще несколько страниц витиеватых и бессмысленных рассуждений. Лавкрафт явно хотел получить больше информации по этому вопросу, пусть даже из местных газет.

Теория действительно оставалась в большей степени догадкой вплоть до весны 1923 г., когда появились сообщения о результатах наблюдения за полным солнечным затмением 21 сентября 1922 г. В New York Times за 12 апреля 1923 г. вышла передовая статья «Снимки солнечного затмения подтверждают теорию Эйнштейна». У. У. Кэмпбелл, автор статьи и директор Ликской обсерватории, заявил: «Данные [наблюдения за затмением] соответствуют высказанным предположениям Эйнштейна, что не может не радовать всех страстных защитников его теории»[1081].

Любопытнее всего то, что в рассказе «Гипнос», написанном в марте 1922 г., есть явная отсылка к Эйнштейну. Рассказчик утверждает: «Один человек с блестящими глазами сказал, что время и пространство относительны, и люди над ним смеялись. А человек с блестящими глазами всего лишь предполагал». Не знаю, читал ли Лавкрафт какой-нибудь из популярных отчетов о теории Эйнштейна, появлявшихся с 1905 г., но идея явно набирала обороты или, по крайней мере, широко обсуждалась. Говоря, что он «всего лишь предполагал», Лавкрафт намекает на отсутствие на тот момент исчерпывающих доказательств теории, которые будут предоставлены год спустя.

Вряд ли стоит отмечать, что безумные выводы Лавкрафта из теории Эйнштейна, как метафизические, так и этические, совершенно безосновательны, но реакция его, пожалуй, типична для многих интеллектуалов – особенно тех, кто не мог понять все подробности теории. Лавкрафт, как мы увидим, довольно быстро отбросит наивные взгляды на Эйнштейна и уже к 1929 г. примет его убеждения в качестве очередного способа продвижения модифицированного материализма, по-прежнему отрицавшего телеологию, монотеизм, духовность и другие принципы, которые он справедливо считал устаревшими еще в контексте науки девятнадцатого века. Таким образом Лавкрафт пришел к метафизической и этической системе, очень схожей со взглядами его более поздних философских наставников, а именно Бертрана Рассела и Джорджа Сантаяны.

Стоит сказать пару слов и о политических убеждениях Лавкрафта. Когда Америка вступила в войну, он перестал разносить «малодушный пацифизм» Вудро Вильсона и даже пошутил сам над собой в рассказе «Герберт Уэст, реаниматор» (Уэст «втайне насмехался над моим воинственным настроем и осуждением пассивной нейтральности»). В «Исповеди неверующего» (1922) Лавкрафт утверждает, что «я надеялся и мечтал лишь об одном – о победе над немцами». Затем последовал загадочный комментарий о том, что Мирная конференция «укрепила мой цинизм». Трудно сказать, что именно за этим скрывалось, поскольку далее Лавкрафт мысль не развил. В письмах и эссе нет никаких заявлений по поводу того, что наказание, полученное Германией от союзников, было несправедливым: позже Лавкрафт пришел именно к такому мнению, хотя рассматривал его скорее как тактическую ошибку, а не как абстрактный этический вопрос.