Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 1

Не сомневаюсь, что осенью 1920 г. Лавкрафт голосовал (если ходил на выборы) за республиканца Уоррена Г. Гардинга. Он не упоминает ни о Гардинге, ни о множестве скандалов, опозоривших его правление, но внезапная смерть Гардинга от пневмонии 2 августа 1923 г. не осталась им незамеченной. В рассказе «Крысы в стенах», написанном спустя всего несколько недель после кончины Гардинга, Лавкрафт вдруг прерывает повествование странным утверждением: «Я был на грани пугающих откровений, на грани ощущения, которое переполняло воздух в связи с тем, что американцы оплакивали смерть президента на другом конце земли». В одном письме Лавкрафт слегка цинично отзывается о марке с изображением Гардинга: «Он был тем еще красавчиком – даже жаль, что ему повезло покинуть нашу омерзительную планету»[1082]. Следующего президента, Калвина Кулиджа, Лавкрафт ни разу не упомянет в ближайшие пять лет.

В период относительного политического спокойствия при десятилетнем руководстве республиканцев Лавкрафт абстрактно размышлял о проблемах государственного управления. В эссе «Ницшеизм и реализм», собранном из отрывков писем к Соне, содержится много самоуверенных высказываний на эту тему, в основном взятых у Ницше, но с явным оттенком взглядов Шопенгауэра. Начинается оно мрачно: «Среди жалких паразитов, которые называются людьми, не существует и никогда не будет существовать постоянного государственного управления». И при этом: «Аристократия и монархия – самые действенные формы для развития лучших качеств человечества, выраженных в достижениях стиля и интеллекта…»

В сильно измененном виде эта позиция впоследствии станет основой политической теории Лавкрафта. Здесь она выражена очень лаконично: «Я верю в аристократию, потому что считаю ее единственным способом достижения изящества, благодаря которому жизнь высокоорганизованного человеческого животного становится приемлемой». Лавкрафт, естественно, и себя причислял к высокоорганизованным животным, и для него было совершенно логично представлять идеальное государство в таком виде, в каком оно будет соответствовать его личным требованиям. Он воображал что-то вроде порядков, сложившихся в Афинах при Перикле или в Риме и Англии при Августе, где аристократия символизировала утонченность и культуру (хотя не всегда достигала этого на практике) и покровительствовала творцам, создававшим «украшения жизни», что и привело к формированию богатой и процветающей цивилизации. В теории такая система кажется привлекательной, но Лавкрафт наверняка понимал, что она не соответствует проблемам современной жизни.

А о подобных проблемах он отзывается с непререкаемым презрением, высмеивая демократию:

«Только аристократия способна порождать мысли и ценности. Все, как я думаю, понимают, что при формировании самобытной культуры такого рода государственный строй должен предшествовать демократии или охлократии. Мало кто готов принять схожую истину о том, что демократия и охлократия просто паразитируют на аристократии, свергая ее и постепенно поглощая эстетические и интеллектуальные ресурсы, которые достались еще от автократии и которые сами бы они никогда не создали».

В письме за февраль 1923 г. находим следующий отрывок: «Демократия… это ложный идол, всего лишь модное слово и иллюзия низших классов, мечтателей и погибающих цивилизаций»[1083]. И вот еще в духе Ницше: «Я… называю современную демократию загнивающей формой государственного строя»[1084]. Не знаю, поддерживал ли Лавкрафт когда-либо демократию, однако из работ Ницше, прочитанных после войны, он явно почерпнул основу для отстаивания подобных взглядов.

В письме, откуда взят приведенный выше отрывок, велось обсуждение Муссолини и фашизма. Не стоит удивляться, что Лавкрафт поддерживал захват Италии Муссолини (пришел к власти в конце октября 1922 г.) и что его привлекала фашистская идеология – точнее то, что он сам в ней видел. Сомневаюсь, что Лавкрафт понимал истинную сущность внутренних политических сил, которые привели к восхождению Муссолини. Фашизм, по сути, противостоял традиционному либерализму и социализму и быстро обрел популярность после окончания войны, когда социалисты, набрав большинство голосов в 1919 г., почти ничего не смогли сделать для восстановления Италии. Как позже отмечал Лавкрафт, народ в основном поддерживал захват власти Муссолини, однако каждая из выступавших за него общественных групп преследовала свои цели. Не добившись их спустя несколько лет, они начали выражать недовольство, и правительство было вынуждено принимать репрессивные меры.