Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 1

Таким образом Лавкрафт ловко обосновал необычный выбор предмета, заодно осудив популярный бестселлер как результат неискренней халтуры. (Позже он прибегал к тому же аргументу в рассуждениях о бульварном чтиве.) И все-таки, поскольку Лавкрафт понимал, что «странная» проза требует прививания вкуса, ему пришлось неоднократно заявлять, что писал он только для «чувствительных» – тех немногочисленных избранных, чье воображение, свободное от мелочей повседневности, способно оценить образы, настроения и события, которые не существуют в известном нам мире. В эссе «В защиту “Дагона”» Лавкрафт утверждал: «Мое творчество по-настоящему любит от силы человек семь, и этого достаточно. Я должен писать, даже если я буду единственным своим неутомимым поклонником, ведь цель моя заключается только в самовыражении». С этими словами он опасно приближается к идее о литературе для ограниченного круга лиц, за которую сам осуждал модернистов, хотя Лавкрафт оправдался бы тем, что в его случае это происходит в связи с необычной предметной составляющей его творчества, а не с намеренной неясностью. На вопрос А. Х. Брауна, канадского члена «Трансатлантического круга», о том, почему бы ему не писать чаще про «обычных людей», ведь это привлечет более широкую аудиторию, Лавкрафт с презрением ответил:

«Я не могу писать про “обычных людей”, так как они меня нисколько не интересуют. А без интереса искусство не существует. Человеческие отношения не захватывают мое воображение. А вот отношения человека со Вселенной, с неизвестным, пробуждают во мне искру вдохновения. Я не способен принять гуманоцентричную позицию, поскольку я не настолько ограничен, чтобы придавать огромное значение Земле, пренебрегая бескрайним космосом».

Тогда Лавкрафт впервые открыто выразил свои взгляды, которые впоследствии будет называть «космизмом». Космизм – одновременно и метафизическая (осознание необъятности Вселенной как в пространстве, так и во времени), и этическая (осознание ничтожности людей в масштабах Вселенной), и эстетическая позиция (литературное выражение этой ничтожности посредством уменьшения важности человека и описания огромных бездн пространства и времени). Странно, что Лавкрафт так долго не мог сформулировать свою точку зрения и что она почти не проявлялась в его «странных» произведениях, написанных до 1926 г. По его словам, он вдохновился космизмом как метафизической и этической позицией еще во время изучения астрономии, которой увлекся в 1902 г., и ближе годам к восемнадцати-двадцати эти взгляды уже окончательно сформировались. В «Дагоне» (1917) и «По ту сторону сна» (1919) видны лишь намеки на космизм. Увлекшись Дансени (о котором в «Сверхъестественном ужасе в литературе» Лавкрафт, преувеличивая, писал, что тот «истинно придерживался взглядов космизма как никто другой из писателей любой эпохи»), он тем не менее не привнес его космические убеждения в свои рассказы-подражания.

В мае 1923 г. с чистой метафизикой Лавкрафта произошли интересные изменения:

«У меня нет убеждений, я ни во что не верю… Я все больше становлюсь циником и скептиком, и тому есть совершенно новая причина – теория Эйнштейна. В связи с недавними наблюдениями за затмением невозможно отвергать эту систему взглядов, которая, вероятно, окончательно лишит реальность и вселенную влияния над независимым умом. Наш мир – стечение обстоятельств, случайность и эфемерная иллюзия, ведь муха может превзойти размерами звезду Арктур, а Дерфи-Хилл – гору Эверест, если рассматривать их не в масштабах планеты, а в пространственно-временном континууме. Во всей бесконечности не существует никаких ценностей, и глупо думать, что это не так. Космос – просто шутка, и относиться к нему нужно соответственно»[1079].